Там и состоялась его последняя пресс-конференция, на которой он опроверг все свои официальные и частные заявления о каких бы то ни было удачах экспедиции. Эту мрачную перекличку вопросов и ответов мы слушали в трансляции из Копенгагена в радиорубке вездехода и сохранили для потомства в магнитофонной записи. Все возгласы, шум и смех и несущественные возгласы с места мы вырезали, оставив только вопросно-ответный костяк.
— Может быть, командор в качестве преамбулы сделает сначала официальное заявление?
— Оно будет кратким. Экспедиция не удалась. Не удалось поставить или довести до конца ни один научный эксперимент. Мне не удалось определить ни физико-химическую природу голубого свечения, ни явлений за его пределами — я имею в виду пространство, ограниченное протуберанцами.
— Почему?
— Силовое поле, окружающее площадь свечения, оказалось непроницаемым для нашей техники.
— Вы говорите о технике экспедиции, но проницаемо ли оно вообще, учитывая все возможности земной науки?
— Не знаю.
— В печать, однако, проникли сведения о его проницаемости.
— Что вы имеете в виду?
— «Фиолетовое пятно».
— Мы видели несколько таких «пятен». Они действительно не защищены силовым полем.
— Только видели или пытались пройти?
— Пытались. И даже прошли. В первом случае — направленная взрывная волна, во втором — сверхскоростная струя водомёта.
— Какие же результаты?
— Никаких.
— А гибель одного из участников взрыва?
— Элементарный несчастный случай. Мы учитывали возможность отражённой волны и предупреждали Хентера. К сожалению, он не воспользовался убежищем.
— Нам известно о том, что лётчику экспедиции удалось проникнуть внутрь купола. Это верно?
— Верно.
— Почему же он отказывается давать интервью? Откройте тайну.
— Никакой тайны нет. Просто я запретил разглашение сведений о нашей работе.
— Не понимаем причин. Объясните.
— Пока экспедиция не распущена, я один отвечаю за всю информацию.
— Кто, кроме Мартина, сумел проникнуть за пределы голубого свечения?
— Двое русских. Кинооператор и метеоролог.
— Каким образом?
— На парашютах.
— А обратно?
— Тоже.
— С парашютом прыгают, а не взлетают. Может быть, они воспользовались помощью с вертолёта?
— Они не воспользовались помощью с вертолёта. Их остановило, выбросило и приземлило силовое поле.
— Что они видели?
— Спросите у них, когда экспедиция будет распущена. Я думаю, что все виденное ими — внушённый мираж.
— С какой целью?
— Смутить и напугать человечество. Внушить ему мысль о всемогуществе их науки и техники. Меня, в известной степени, убедило выступление Зернова на парижском конгрессе. Весь их супергипноз — это контакт, но контакт будущих колонизаторов с дикарями-рабами.
— А то, что видели лётчик и парашютисты, их тоже смутило и напугало?
— Не убеждён. Парни крепкие.
— А они согласны с вашим мнением?
— Я им его не навязывал.
— Нам известно, что лётчик видел Нью-Йорк, а русские — Париж. Кое-кто предполагает, что это действительная модель, как и Сэнд-Сити.
— Моё мнение вы уже слышали. А кроме того, площадь голубого свечения всё же не столь велика, чтобы построить на ней два таких города, как Нью-Йорк и Париж.
КОММЕНТАРИИ ЗЕРНОВА. Адмирал передёргивает. Имеется в виду не постройка, а воспроизведение зрительных образов, какие пришельцам удалось записать. Как в монтажной съёмочной группе. Что-то отбирается, просматривается и подгоняется. А нашим ребятам и Мартину просто повезло: пустили в монтажную с «чёрного хода».
Так мы коротали часы по дороге в Уманак, самой удивительной дороге в мире. Нет таких машин, чтобы создать столь идеальную плоскость. Но вездеход всё-таки стал. Отказала гусеница или что-то заело в моторе, Вано не объяснил. Только буркнул: «Говорил — наплачемся». Прошёл час, давно уже ушли вперёд и наш коллега-вездеход, и его санный хвост, а мы все чинились. Впрочем, никто не винил Вано и не плакал. Лишь я шагал как неприкаянный, всем мешая. Ирина писала корреспонденцию для «Советской женщины»; Толька вычерчивал какие-то одному ему понятные карты воздушных течений, обусловленных потеплением; Зернов, как он сам признался, готовил материал для научной работы, может быть, для новой диссертации.
— Второй докторской? — удивился я. — Зачем?
— Почему — докторской? Кандидатской, конечно.
Я подумал, что он шутит.
— Очередной розыгрыш?
Он посмотрел на меня с сожалением: хороший педагог всегда жалеет болванов.
— Моя наука, — терпеливо пояснил он, — отвергнута настоящим, а будущего ждать долго. Не доживу.
Я всё ещё не понимал.
— Почему? Пройдёт зима, другая — в Заполярье снег опять смёрзнется. А там и лёд.
— Процесс льдообразования, — перебил он меня, — знаком каждому школьнику. А меня интересует тысячелетний материковый лёд. Скажешь, будут похолодания и он образуется? Будут. За последние полмиллиона лет были по меньшей мере три таких ледяных нашествия, последнее двадцать тысяч лет назад. Ждать следующего прикажешь? И откуда ждать? На отклонение земной оси надеяться не приходится. Нет, голубок, тут финти не верти, а специальность менять придётся.
— На какую?
Он засмеялся:
— Далеко от «всадников» не уйду. Скажешь: мало экспериментального, много гипотетического? Много. Но, как говорят кибернетики, почти для всех задач можно найти почти оптимальное решение. — Взгляд его постепенно скучнел, даже добрые преподаватели устают с «почемучками». — Ты бы пошёл, поснимал что-нибудь. Твоя специальность ещё котируется.
Я вышел с камерой — что там снимать, кроме последнего льда на Земле? — но всё-таки вышел. Вано с предохранительным щитком на лице сваривал лопнувшие звенья гусеницы. Сноп белых искр даже не позволял ему помешать. Я посмотрел назад, вперёд и вдруг заинтересовался. Примерно на расстоянии километра перед нами посреди безупречного ледяного шоссе торчало что-то большое и ярко-красное, похожее на поджавшего ноги мамонта, если бы здесь водились мамонты, да ещё с такой красной шкурой. А может быть, рыжий цвет издали, подсвеченный висящим у горизонта солнцем, приобретает для глаза такую окраску? Может быть, это был попросту очень крупный ярко-рыжий олень?
Я всё же рискнул подойти к Вано.
— Будь другом, генацвале, посмотри на дорогу.
Он посмотрел.
— А на что смотреть? На рыжий камень?
