— Это был план Ван Ваука, — сказал он. — «Раз уж Флорин решил продолжать работу над проектом стимулятора, — сказал он, — то будет только справедливо, если именно он испытает его». Клянусь, я не знал, что он планировал избавиться от тебя. Я был всего лишь попутчиком, такой же жертвой, как и ты…
— Я допустил ошибку, — сказал я. — Возвращайся туда, откуда появился.
Он исчез даже без прощального взгляда.
— Что мне действительно понравилось бы, — сказал я, — так это встреча с абсолютно незнакомыми людьми.
Небольшая шайка неандертальцев появилась из рощицы, они были так увлечены поисками сочных гусениц под камнями, что сначала не заметили меня. Затем старикашка с седыми волосами по всему телу увидел меня и загавкал, как собака, после чего они убежали.
— Я мечтал о чем-то более утонченном, — покритиковал я. — Пусть будет город, с улицами, магазинами и барами, куда можно зайти, если идет дождь.
И возник город — разбросанные тут и там саманные хижины, уныло стоящие под свинцовым небом. Я разогнал тучи, и произвел некоторые улучшения, не очень существенные — просто для того, чтобы все выглядело по-домашнему. Получился Нижний Манхэттен в солнечный полдень. Неандертальцы были тут же, побритые, одетые, многие управляли машинами, другие толкали меня на тротуаре. Я зашел в бар, занял столик с правой стороны, сел лицом к двери, словно ожидая кого-то…
Толстая официантка в грязном платье на два размера меньше, чем необходимо, приблизилась и, усмехаясь, достала из-за уха ручку.
— Ладно, — сказал я и избавился-от всего этого.
Разжег на пляже маленький уютный костер.
Вокруг него, скрестив ноги, сидела компания и поджаривала мясо с аптечным шалфеем.
— Жизнь в единстве с природой, — с энтузиазмом сказал я и подошел к ним. Здоровый парень со спутанными на груди черными волосами встал и угрюмо сообщил: «Отстань, Джек. Частная вечеринка».
— А нельзя ли мне поучаствовать? — спросил я. — Взгляни, вот моя доля.
Какая-то девушка вскрикнула, а брюнет нанес серию ударов слева и справа, большинство которых я ловко парировал своим подбородком. Я упал на спину и заполучил полный рот мозолистой ноги, прежде чем прекратил существование группы.
Я выплюнул песок и попытался осознать ценность одиночества, мирного шума прибоя, легкого бриза и, может быть, достиг бы успеха, если бы в этот момент какое-то насекомое не запустило свои челюсти в то место между лопатками, где вы никак не можете его достать. Я истребил все живое и задумался.
Все не так! Мне нужно место, для которого я подхожу. Что может быть лучше собственного прошлого?
Я позволил мыслям скользнуть в прошлое, к маленькому зданию школы, расположенной на грязной дороге, в один из давно прошедших летних дней. Мне восемь лет, на мне бриджи, теннисные туфли и рубашка с галстуком. Я сижу за партой, украшенной вырезанными ножом инициалами, и жду звонка.
Я выскочил из школы под роскошное солнце юности, и парнишка в три раза здоровее меня, с жесткими рыжими волосами и маленькими, как у свиньи, глазками, схватил меня за волосы и костяшками пальцев быстро «причесал» мою голову, затем ударом свалил на землю.
Я заковал его в цепи и обрушил на его голову семнадцатитонный механический молот. И снова остался один.
— Все неправильно, — сказал я. — Порочна сама идея: уход от реальной жизни со всеми ее радостями и проблемами. Чтобы что-то значить самому, надо дать противнику шанс.
Я сотворил себя шести футов трех дюймов роста и потрясающе мускулистым, с жесткими золотистыми кудярми и квадратным подбородком, а Свинячьи Глазки вышел из аллеи со здоровой трубой и снес мне полголовы. Я одел латы и стальной шлем, а он подошел сзади и вонзил в меня кинжал через щелку, гле латный воротник соединялся с наплечниками. Я выбросил латы и надел черный пояс, применил пару приемов, а он всадил мне пулю в левый глаз.
Я уничтожил его и снова оказался на пляже наедине с москитами.
— Хватит действовать импульсивно, — сказал я твердо. — Рукопашная схватка — не твой идеал веселья: если ты проигрываешь, это неприятно; а если все время выигрываешь, то скучно. Все, что тебе действительно нужно, — это товарищеские отношения, а не соперничество. Просто теплота человеческого общения.
И сразу же я оказался в центре толпы. Никто ничего особенного не делал, все просто толпились. Теплые, пыхтящие тела, тесно прижавшиеся ко мне. Я чувствовал их запах. Это совершенно нормально, телам свойственно иметь запах. Кто-то наступил мне на ногу и сказал: «Извините». Кто-то другой наступил мне на другую ногу и не извинился. Какой-то человек упал и умер. Никто не обратил на это внимания. Я, может быть, тоже не обратил бы на это внимания, если бы этим человеком был не я.
Я очистил сцену и присел на обочину, наблюдая за печальным солнечным светом, освещающим обрывки газет, гонимые ветром по мостовой. Это был грязный мертвый город. Импульсивно я очистил его, убрав даже въевшуюся во фронтоны зданий сажу.
Теперь это стал чистый мертвый город.
— Венец человеческой дружбы — желанная и любящая женщина, достигшая брачного возраста, с покладистым характером.
Я оказался в фешенебельной квартире; из высококлассного музыкального центра раздавалась тихая музыка, вино было охлаждено; она свободно откинулась на грудах мягких подушек. Она была высокой, с красивой фигурой и копной каштановых с красноватым оттенком волос, гладкой кожей, огромными глазами и маленьким носиком. Я налил вина. Она сморщила носик и зевнула. У нее были красивые зубы.
— Боже мой, неужели у тебя нет современных записей? — спросила она. У нее был высокий, тонкий и капризный голос.
— Что ты предпочитаешь? — спросил я.
— Не знаю. Что-нибудь легкое. — Она снова зевнула и посмотрела на толстый браслет с изумрудами и бриллиантами на своей руке. — У меня ужасно болит голова, — прохныкала она. — Вызови такси.
— Это показывает, что ты на самом деле думаешь о девушках, которые приходят в фешенебельные квартиры слушать классные музыкальные центры, — сказал я себе, расставаясь с ней движением руки. — Что тебе нужно на самом деле — это домовитая, милая, невинная и непритязательная девушка.
Я поднялся по ступеням маленького белого коттеджа со свечкой на окне, она встретила меня у двери с тарелкой домашнего печенья. Она щебетала о саде, шитье и кухне, пока мы обедали кукурузным хлебом и черноглазыми ошвами с кусками деревенской ветчины. После этого она мыла посуду, а я вытирал. Потом она плела кружева, а я смазывал маслом упряжь или что-то в этом роде. Через некоторое время она сказала: «Спокойной ночи», — и тихо вышла из комнаты. Я подождал пять минут и последовал за ней. Она как раз откидывала лоскутное стеганое одеяло; на ней была толстая шерстяная ночная рубашка, а волосы заплетены в косы.
