Я усердно трудился, не поддаваясь искушению воспользоваться своими возможностями и улучшить свой жребий, превратив Пейшенс в кинозвезду или наш скромный шестикомнатный особняк в королевское поместье в Девоне. Тяжелее всего мне давалась необходимость потеть все шестьдесят секунд субъективного времени каждую минуту каждого часа…
Пятьдесят лет добросовестных усилий завершились инфарктом.
В местном баре я выпил четыре виски и вновь стал размышлять. После пятого меня охватила меланхолия. После шестого я почувствовал желание бросить вызов. После седьмого я рассердился. В этот момент хозяин предположил, будто я уже достаточно выпил. Возмущенный, я покинул бар, задержавшись ровно настолько, чтобы бросить зажигательную бомбу в витрину. Вспышка была великолепна. Я пошел вдоль по улице, швыряя зажигательные бомбы в косметический салон, Христианскую научную библиотеку, кабинет оптометриста, аптеку, магазин автозапчастей, налоговую службу.
— Вы все подделки, — вопил я. — Все лжецы, обманщики, фальшивки!
Собравшаяся толпа потрудилась и привела полицейского, который застрелил меня и трех ни в чем не повинных зевак. Это раздосадовало меня, даже несмотря на приподнятое настроение. Я облил смолой и обвалял в перьях полицейского, затем взорвал суд, банк, супермаркет, автомобильное агентство. Горели они великолепно.
Наслаждаясь видом дымящихся фальшивых замков, я какое-то время раздумывал, не утвердить ли мне собственную религию, но запутался в вопросах догм, чудес, кампаний по привлечению новых членов, церковных облачений, свободной от налогов недвижимости, женских монастырей, инквизиции и оставил эту затею.
К тому моменту полыхала вся Омаха, и я перешел к другим городам, уничтожая мусор, который мешал нам жить. Задержавшись, чтобы поболтать с несколькими уцелевшими, в надежде услышать от них выражение радости и облегчения после избавления от бремени цивилизации и хвалу вновь обретенной свободе, я был обескуражен тем, что они больше озабочены своими ранами и соревнованием по добыванию среди развалин добычи, нежели философией.
Теплота виски стала постепенно исчезать. Я понял, что поступил опрометчиво. Я быстро восстановил порядок, наделив властью выдающихся демократов. Поскольку вся горластая масса реакционеров лезла на баррикады и мешала установлению тотальной социальной справедливости, появилась необходимость создать персонал для наведения порядка.
Увы, проведением умеренной политики не удалось убедить мародеров в том, что Государство имеет серьезные намерения и не позволит лишить себя плодов с таким трудом завоеванной свободы. Пришлось прибегнуть к жестким мерам. Тем не менее, упрямые реваншисты воспользовались преимуществами свободы, чтобы агитировать, произносить зажигательные речи, печатать нелояльные книги, мешая борьбе товарищей за мир и изобилие. Был введен временный контроль за прессой и телевидением, затем последовали показательные казни. Груз этих обязанностей тяжко давил на плечи руководства, поэтому лидеры посчитали необходимым перебраться в более просторные поместья, пережившие вселенский пожар, и свести диету к черной икре, шампанскому, цыплячьим грудкам и другим терапевтическим средствам, чтобы сохранить силы для грядущих битв с реакцией. Естественно, недовольные посчитали, что монополия вождей на лимузины, дворцы и ансамбль обученных нянечек, способных своей наружностью успокоить издерганные нервы администраторов, есть признак разложения. Представьте себе их ярость и отчаяние, когда Государство, отказавшись проявлять терпимость к подрывной деятельности, отправило недовольных в отдаленные районы, где, занимаясь полезным трудом в простых условиях, они получили возможность исправить ход своих мыслей.
Я вызвал Премьера и поинтересовался его намерениями, когда экономическое положение стабилизировано, оппозиция раздавлена, спокойствие установлено.
— Я думаю об освобождении всего континента, — признался он.
— Они беспокоят нас? — осведомился я.
— Иначе толпа станет волноваться, — сказал он. — Захочет иметь телевизоры, автомобили, морозильники — даже рефрижераторы! Только потому, что я и мои коллеги располагаем небольшими удобствами, позволяющими нам выдержать невыносимое бремя руководства, они захотят поднять новую волну протеста. Что эти бездельники знают о проблемах, которые стоят перед нами? Приходилось ли им проводить мобилизацию на границах? Приходилось ли им принимать решение: танки вместо масла? Беспокоились ли они о традиционном международном престиже?
Я поразмышлял над этим. И вздохнул.
— Все-таки это не то. Не та Утопия, о которой я мечтал.
Я стер его и его труды и грустно обозрел запустение.
— Может быть, дело в том, что я создал ситуацию, когда у семи нянек дитя без глазу? — размышлял я. — В следующий раз я сначала завершу свое творение, создам его таким, каким хочу его видеть, а уж после этого предоставлю каждому полную свободу.
Это была отличная идея. Я превратил чащобы в парки, осушил болота, посадил цветы. Я построил города с широкими проспектами и комфортабельными жилыми массивами, я разбил роскошные парки с кружевами тропинок, фонтанами, зеркальными прудами, театрами под открытым небом, возвел чистые, светлые школы и плавательные бассейны, углубил речки и наполнил их рыбой, снабдил изобилием сырья и достаточным количеством бесшумных, хорошо спрятанных, не загрязняющих окружающую среду фабрик, производящих миллиарды простых, надежных чудесных приспособлений, которые избавили всех от тяжелой грязной работы, предоставив людям свободу заниматься только тем, чем могут заниматься только люди: оригинальными исследованиями, искусством, массажем, проституцией* и ожиданием за столиками. Затем я в одно мгновение наполнил города населением и стал ждать криков восторга.
Но никаких проявлений чувств не обнаружилось. Я спросил красивую молодую пару, прогуливающуюся по чудесному парку у безмятежного озера, хорошо ли им здесь.
— Наверное, — сказал он.
— Просто нечего делать, — сказала она.
— Думаю чуток подремать, — сказал он.
— Ты меня больше не любишь, — сказала она.
— Не дури, — сказал он.
— Я покончу с собой, — сказала она.
— Вот будет праздник, — сказал он.
— Ты сукин сын, — сказала она.
Я пошел дальше. Приблизился к пожилому джентльмену с ангелоподобными белоснежными локонами, который стоял на каменной скамье, смущенно уставившись на большой куст. Подойдя вплотную, я увидел, что он смотрит сквозь куст на двух обнаженных девушек, забавляющихся друг с другом на траве. Услышав мои шаги, он развернулся.
