— Миша, — прошептала она, — Миша.
И затем: «Это конец. У нас больше нет двигателей, и они нас не слышат — теперь мы стали планетой…»
— Мы вернемся, Соня, — утешил ее Чи, — мы уже подлетаем прямо к порогу Земли.
— Это конец, — повторила Соня, — мы больше не увидим Землю.
— Еще такого настроения нам не хватало, — пробормотал Чи. — Я клянусь вам, мы вернемся. Прекратите наконец, сетовать о нашем несчастье. Иди к своему пациенту, позднее мы все подробно обсудим. Давай, Стюарт, пойдем с со мной в лабораторию.
Я хотел последовать за ним, но Соня отчаянно уцепилась за меня.
— Не уходи, Роджер, — прошептала она, — не оставляй меня сейчас одну. Я боюсь.
Она всхлипнула и уткнулась лицом в мое плечо.
Я провел рукой по ее волосам.
— Выплачься. Я тоже хотел бы.
Она прямо сказала: «Мы скоро последуем за Мишей. Это как на войне, из которой никто возвращается живым».
Ее страх заставил меня говорить немного не то, что я думал. Несмотря на свою уверенность, я утешил ее и сделал вид, словно все было уже позади. И чем больше я видел, что мои слова подействовали на нее, что она снова стала надеяться, тем больше я говорил о нашем возвращении.
— Это действительно твое убеждение? — неуверенно спросила она. — Ты действительно веришь в то, что мы вернемся обратно? Или ты хочешь только подбодрить нас?
— И то и другое, — сказал я. — Мы ни что иное, как второй спутник Земли. Она, так сказать, родила ребенка. В скором времени определят наше местонахождение, затем мы славненько ступим на борт другого космического корабля и через два-три дня будем дома.
Она кивнула и вздохнула с облегчением.
— Да, конечно, Роджер, как глупо с моей стороны — у меня на мгновение сдали нервы. Извини. Такого больше не случится.
— Да что уж там, — сказал я и затих, когда Гиула двигался в нашу сторону. Его взгляд сказал все.
Он протянул мне лист бумаги.
— Передай это, Стюарт, его последние слова.
Я не взял у него послание.
— Повесь его на стенку, Гиула, мы еще не можем передавать. А потом сам передашь текст.
— Он сказал еще что-нибудь? — спросила Соня.
— Нет. Только этот текст и прощание со всеми нами. Он еще жив. Я пару раз звал его, но он не отвечает. Он прогнал меня.
— Я пойду к нему, — сказала Соня. Гиула удержал ее.
— Не ходи. Он хочет остаться один, и ты не можешь помочь ему. Лучше будет, если эти последние минуты он останется наедине с самим собой.
Соня осталась. Так и было лучше, Гиула был прав. Что сказать умирающему? Каждое слово сделало бы только хуже — и нам и ему. Михаил Ковтун умер, а мы пока не могли даже закрыть ему глаза. Нам даже приходилось держаться подальше от его трупа.
Мы были словно муравьи на корковой пробке, которую несло по океанским волнам. Не было времени для скорби, не было место для сочувствия. Мы даже не могли позаботиться о Шитомире, которого Соня привязала к двум откидным опорам, и который все еще был далек от всех проблем и боли, находясь в приятном бессознательном состоянии. И мы тоже совсем не думали о нем, не считая Сони. Причина, по которой мы сами еще были живы, казалась нам все чудеснее и чудеснее. Но мы знали далеко не все. Последнее и самое страшное известие нам принес Чи, который много времени провел в лаборатории.
Сначала он позвал Соню. Я не знаю, почему он это сделал, но он непременно хотел сначала поговорить с ней. Затем я и Гиула узнали это, но то, что он сказал нам показалось настолько невероятным, что мы не хотели ему верить. Чи объяснил, что «Чарльз Дарвин» вращался не вокруг Земли, а его несло куда-то, находился на орбите, которая в лучшем случае вела вокруг Солнца, но и вероятно, что в глубины Вселенной.
Чи был серьезным и добросовестным человеком, и ситуация на борту исключала всякое подозрение, что он позволил себе подшутить над нами. Все же, его объяснение показалось мне невероятным. В саду находился единственный еще действующий зеркальный телескоп. Когда я посмотрел в него, я знал, что он не ошибся. Земля уменьшилась в размерах. Мы летели навстречу цели, которой не знали и на которую никаким образом не могли повлиять. После выхода из строя реактора космический корабль больше не мог маневрировать.
Прошло несколько секунд, пока мы поняли всю значимость этого открытия. Никто из нас не произнес ни слова. Самым худшим было наше бессилие, то, что нам приходилось бездеятельно наблюдать за тем, как мы удаляемся от жизни с каждой секундой. Осколок, словно гигантский кулак, сбил нас с нашей траектории. «Дарвин» стал небесным телом, крошечным обитаемым мирком, беспомощным, предоставленным законам природы. Угрюмое предположение Сони стало реальностью, гнетуще, сдавливающе. Больше не было пути назад.
После минут молчания Гиула простонал.
— Это невозможно, Чи, скажи, что это заблуждение. Мы, наверное, движемся всего лишь по большой эллиптической орбите вокруг Земли. У нас есть апогей и перигей, и нас обнаружат, когда мы снова окажемся рядом с Землей…
— Нет, — сказал Чи.
Мы смотрели на него глазами, полными надежды, но он повторял лишь свое «Нет». После паузы он добавил: «Это уже не будет иметь смысла, если мы вместе что-нибудь не предпримем. Наше ускорение перед столкновением было слишком большим. Сейчас мы еще можем примерно определить траекторию полета и привести в порядок передатчики».
— Зачем приводить в порядок передатчики? — разочарованно спросил я. — Кто вызволит нас?
В душе я даже оправдывал Чи, я видел это по его взгляду. Но он сказал: «Пока мы будем жить и дышать, пока у нас будет достаточно пищи, столько же я не буду терять надежду. Посмотрите на нашу лабораторию, она функционирует».
Мы взглянули на систему трубок и аппаратуры, в которой что-то булькало и измерительные приборы которой указывали на таинственный процесс ассимиляции. Но ни эта лаборатория ни оптимизм Чи не могли повлиять на наше отчаянное настроение. У меня было такое ощущение, что я теперь тоже был вписан в книгу мертвых. Странным образом, Соня казалось в эти минуты самой спокойной из нас. Она оставила нас, заметив, что хочет позаботиться о Дали Шитомире. Это прозвучало так, словно она уже свыклась с неизбежным. Потом ушел и Чи. Я нашел его в контрольной рубке, где он снова экспериментировал с приемником. Я помог ему. Не потому, что я связывал с этим надежды — я хотел занять себя, а для этого теперь было много времени.
Сколько часов пролетело за это время? Согласно моим ощущениям прошли дни. Но наши часы показывали еще показывали первое ноября. С момента столкновения прошло ровно три часа, три часа, в которые для нас произошел конец света. Все происходящее на борту казалось мне ужасным кошмаром, какими порой оборачиваются сны. Выпрыгиваешь из окна или из самолета и падаешь, падаешь. Но такие сны заканчиваются; из этого сна же нельзя было проснуться. Вызовы центра еще не прекратились, только нам казалось, словно они уже принимались слабее. Мы знали голос того, кто говорил, и это было небольшим утешением для нас, что нас еще не прекратили искать. Мы могли также слушать приемник, радиостанции, музыку и суматоху голосов с Земли. Сколько еще?
