Не узнали об этом, к несчастью, и ученые всего человечества, напрасно мучившиеся над вопросами, занимавшими в те дни Сирано де Бержерака.
Своими трактатами "Иной свет, или Государства и империи Луны" и "Государства Солнца" (считавшегося незаконченным) Сирано де Бержерак как бы подготовил почву для восприятия лозунгов Великой французской революции.
Ни о чем этом Сирано, конечно, не думал, он искал математическое выражение того, что сказала ему Франсуаза, и живописал жизнь в стране, где все мыслили бы так, как Томмазо Кампанелла.
Глава шестая
НЕСКАЗАННОЕ СЛОВО
Мысль изреченная - есть ложь!
Т ю т ч е в
Кардинал Мазарини, неутомимый и полный энергии красавец, встал с постели, как всегда, рано и после утомительной, но необходимой для его сана молитвы в присутствии прислуживающего ему капуцина направился в свой деловой кабинет для неустанных трудов во имя короля и блага Франции.
Если блистательный "Пале-кардинал" (дворец Ришелье) как бы олицетворял собой яркий, безудержный нрав всесторонне образованного, дерзкого, отважного, коварного и жестокого герцога Жана Армана дю Плесси, кардинала Ришелье, то совершенно иным был дворец его преемника, сына сицилийского мастерового, былого камердинера, солдата, монаха, проникшего в свиту папского нунция. Замеченный Ришелье, став его секретарем и незаменимым помощником, он наследовал вместе с кардинальским титулом и эту власть патрона.
Парадные комнаты его дворца, куда направлялся Мазарини, отличались намеренной простотой и аскетической строгостью, как и он сам, сочетающий щегольство с показной скромностью кардинальской одежды, алая подкладка которой впечатляла не меньше пурпурной мантии его ослепительного предшественника.
Мазарини обычно избирал путь в свой кабинет через роскошные, но для всех закрытые холодные залы, проходя через которые он равнодушно скользил взглядом по золоченым корешкам редких книг своей знаменитой библиотеки, распроданной было Фрондой, но восстановленной теперь ее владельцем, который, умело скрывая свое невежество, никогда не раскрывал дорогих переплетов. С таким же равнодушием проходил он и мимо потускневших от времени бесценных картин великих художников в золоченых рамах, с пошлой безвкусицей как попало развешанных в галерее, ведшей в просторный зал, заваленный сложенными в штабеля персидскими коврами, между которыми оставлен был лишь узкий проход в небольшую комнату, где Мазарини обычно задерживался, с наслаждением любуясь золотыми украшениями, бельгийскими кружевами и драгоценными камнями, знатоком которых себя считал. Из этой "сокровищницы" он переходил в другую, где на столе стопками красовались сложенные бумаги - закладные записки должников, которых кардинал ссужал деньгами под ростовщические проценты.
Пройдя этим путем и как бы ощутив свое многомиллионное могущество, Мазарини через низкую потайную дверь проник в свой рабочий кабинет, где его должен был навестить для очередных наставлений юный король Людовик XIV, послушно выполнявший волю матери как в изгнании, так и в обретенной вновь столице.
Королю пришлось, морщась от тяжелого воздуха, пройти через тесную приемную, где, как и при Ришелье, толпились вельможи и солдаты, торговцы и монахи, а также магистратские, судейские и прочие чины, прибывшие за получением из рук кардинала дипломов на свои должности, приготовив для вручения мзду, положенную курьеру, обычно такие дипломы доставлявшему, чем Мазарини отнюдь не брезговал.
Низко кланяющийся капуцин подобострастно ввел в кабинет юного короля, который привычно подошел под благословение своего первого министра и наставника.
- Ваше величество, - звонко начал Мазарини, - вам надлежит подписать ряд указов, почтительно подготовленных мною в расчете привлечения в наш лагерь былых врагов, доблестно разгромленных Тюреном при взятии Парижа.
- Что это? - с опаской спросил Людовик XIV и поморщился. - Опять тюрьмы, казни?
- О нет, - покойно произнес Мазарини. - Всему свое время, ваше величество. Привлеченный на нашу сторону враг стоит десяти казненных, ибо не просто сойдет с нашего пути, а встанет на нем впереди нас, чтобы ради собственной выгоды истреблять былых своих соратников, верно служа отныне вашему престолу.
- Чем же этого можно достигнуть, ваше преосвященство?
- Милостью и всепрощением, ваше величество, прославлением вашего милосердия. И упомянутой мной выгодой, которую извлекут прежние наши противники, перейдя к нам.
- Мои или ваши? - не без хитрецы спросил юноша.
- Посвятив себя величию вашему, я не могу отделить врагов своих от врагов ваших, но хочу и тех и других сделать покорными слугами короны.
- Поистине я не устаю учиться у вас, мой наставник!
- По моему совету вы простили принца Конде, вы позволили бежавшему из тюрьмы кардиналу Рецу вернуться во Францию частным лицом. Пусть пишет мемуары. Принц же Конде станет блюстителем дворцового этикета, который вы жестоко введете для обожествления короля и укрепления трона*. Поэтому нижайше прошу ваше величество подписать несколько указов о помиловании и награждении.
_______________
* Этикет при дворе Людовика XIV, основанный на чинах или рангах,
впоследствии достиг чудовищных по нелепости условностей. Каждый
царедворец соответственно своему рангу и присвоенному мундиру имел и
положенный ему почет. В обязанности этих галстучников, постельных и
прочих "счастливцев", допущенных к особе короля, было ловить каждое
его слово, угадывать малейшее желание, стоя в почтительном отдалении,
ибо лишь подающий королю во время обеда салфетку его брат имел право
сесть на кончик стула по приглашению повелителя. Особо сложный и
вычурный ритуал соблюдался при пробуждении короля. Королевская
опочивальня приравнивалась к церковному алтарю. Дамы туда не
допускались. Они должны были преклонять колена, издали глядя на нее.
Раздевали и одевали короля лишь особо знатные вельможи или принцы
крови. Входя в опочивальню первыми, эти принцы помогали королю надеть
шлафрок и туфли. Затем впускались "титулованные", удостоенные
королевских синих мундиров на красной подкладке, они подносили королю
остальную одежду. Рубашку и принадлежности для умывания подавали
снова принцы крови. Затем допускались и остальные "осчастливленные
столь желанным выкриком королевского швейцара" придворные вместе с
полковниками лейб-гвардии. Затем наступала очередь молитвы, которую
король выполнял педантично без особой веры, впрочем, как и охотился
без склонности к этой "страсти венценосцев" или как без нежности и
