Между деревьями возникли неясные фигуры — словно чернильные сгустки в окружающей мгле.
— Перемирие! — прокаркал хриплый от ярости голос. — Вы не нужны, платите выкуп и проваливайте. Совещайтесь до рассвета, не тронем во имя ромба, потом — смерть.
— А условия?! — крикнул кто-то из купцов.
— Половину товара и пару людишек поупитанней.
— Их-то зачем?
— На ужин! — злобно захохотали в лесу.
— Мерзко, зато честно, — заметил Фиорн, вставая и отряхиваясь. — Не валяйся, кишки застудишь. Раз поклялись, не нападут.
Снова запылал костер, вокруг которого стали собираться караванщики: некоторые поддерживали раненых, кое-кто собирал неразбежавшийся скот. Наконец, все сгрудились у огня.
— Итак, — начал вожак, — деремся или платим? Лучше последнее, эти бестии действуют на нервы, чтоб их перекосило.
Купцы и охранники согласно закивали, бормоча:
— Раз окружены, дадим отступного… их больше.
— Тогда бросаем жребий, кому в плен, — предложил Фиорн.
— Зачем затягивать? — удивился Эрл. — Ясно кому — тебе. И новичку.
Караванщики мгновенно набросились на Агнию и гнома, связали и швырнули на землю.
— Извините, но вы чужие, — ухмыльнулся предводитель. — Не расставаться же с давними друзьями. А о твоем товаре, коротышка, позаботимся, обещаю.
Девушка почувствовала, как ее поволокли за ноги, ее глаза закрылись и мир превратился в ничто.
С неба извергался водопад. Она разлепила непослушные веки и поняла, что валяется на мокрой земле и сверху ее поливает из бурдюка тощий, будто жердь, урод. Иначе не назовешь: шерстистое лицо с клыкастым безгубым ртом, расплющенным носом и треугольными ушами с кисточками на концах. Плюс когтистые лапы и круглые глаза. Другие существа, по-разному страшные и одинаково мерзкие, выглядели не лучше, хотя имели человеческую одежду и вооружение. Как всегда в таких разноплеменных шайках все говорили по-артански, самом распространенном языке континента — знакомом и купцам, и пилигримам, и многочисленным силам зла.
— Трупоеды, — вспомнила девушка, — бродячие каннибалы, которыми пугали малышей, но и взрослые не поминали их к ночи. Рассказы о них леденили кровь, но правда могла оказаться намного сквернее.
Рядышком монотонно и вычурно бранился Фиорн, спутанный как муха в паутине. Сочилось бледное утро, справа от центра поляны стояли юрты, возле которых возились страхолюдные детеныши, а справа — поросшие мхом и кустарником руины храма, изъеденного ветром и временем. Камни были сильно выветрены, испещрены полустертыми затейливыми письменами, крыша местами провалилась, часть колонн разбита вдребезги, остальные накренились. Возле развалин булькал на огне огромный котел.
Изучать дальнейшую обстановку помешал болезненный пинок в бок. Сквозь окружающую толпу протиснулся одноглазый трупоед в кольчуге до колен и рогатом шлеме. По тому, как все притихли, а некоторые шарахнулись, чувствовался главарь.
— Попались! — рявкнул он. — С кого начнем?
Вода вскипела. Мерзкие рожи радостно заухали, оскалились, пуская слюня, корявые когти указали на Агнию.
— И вправду этот покрупней, хотя тощ и не наварист. Где его барахло? Ему без надобности.
Грубые лапы содрали с нее сумку и бросили ему. Тот вытряхнул содержимое, присел на корточки и принялся урча, рыться в добыче.
— Ага, жратва, деньги… А здесь?
Он развязал мешочек старой чародейки, выудил перстень, безуспешно попытался примерить на толстый, словно сук, палец и злобно выругался. Опять полез в мешочек, пренебрежительно повертел и отбросил выеденный пергамент, потом извлек черную ромбовидную пластинку с изображением двухголовой кобрилы — и тут же окружающие с шипением откачнулись, а сам главарь выронил трофей и чуть не опрокинулся на спину.
— Твое? — растерянно прохрипел он, держа талисман на расстоянии.
— Разумеется.
— Кто ты? — в его голосе послышалось почтение. Она недоуменно промолчала. Пластинка принадлежала бабушке Льзе и, видимо, являлась неким опознавательным знаком нечисти, которой она когда-то служила.
Орда защебетала на своем тарабарском наречии, беспокойно косясь на пленницу. Наконец, одноглазый решительным жестом навел тишину.
— Мы тебя не знаем, поэтому до выяснения не отпустим, а тогда либо на волю, либо… — он выразительно кивнул на закопченный котел. — Заприте их пока и стерегите, как свое барахло. Ты, Корноухий, отвезешь вещи Хроцу с просьбой разобраться. И следите за костром, чтобы вода не остыла, не то самих вкрутую сварю, — он зычно захохотал, повернулся и, расталкивая трупоедов, пошел прочь.
Агнию, на этот раз бережно, подхватили, затащили в одну из уцелевших комнат храма и опустили на кучу прелой соломы. Фиорна уронили рядом. Тот крякнул и замысловато выругался. Заскрипела дверь и стало темнее. Через единственную узкую бойницу струился пыльный и бледный лучик света, слабо освещая темную каморку с грязным щербатым полом и треснувшими кое-где стенами.
— На коней! — рявкнул снаружи знакомый грубый голос. — Поймаем Эрла, купчину косопузую. Раз это мясцо под вопросом, изловим новое!
Дробный конский топот, рев и улюлюканье раздробили тишину и стихли вдали.
— Значит, ты колдун? — подытожил гном, кривя разбитое лицо.
— Железка не моя, — Агния напряглась, пробуя на прочность путы, но те впились в тело и не поддавались. — Я ученик чародейки, только плохой, коли попался. Знаю мази, снадобья, немного заклинаний, не всегда действующих. На магию не рассчитывай.
— Понятно, — вздохнул гном, — тогда слопают. Слышал я про Хроца — брр, изобретатель оригинальных пыток и казней… А чей это храм, каким богам молились?
— Не все ли равно? Он пуст, как желудки наших людоедов. Давай хоть выспимся напоследок.
— Отлично. Завтрак нам, верно, не подадут… Нас подадут на завтрак, — он зевнул и сразу засопел, а девушка, поворочавшись, угрюмо задумалась. Мало того, что связана, так еще вызван Хранитель ромба, встречаться с которым, ох, нехочется. В Арконе про него разве только малыши не знают, садист и верховный адепт нечисти… И вдобавок этот коротышка расхрапелся!
Агнии показалось, как ее раздраженность плеснулась на него — и тут же он притих и беспокойно заворочался, будто прислушиваясь. Любопытно… Она сплела мысленную сеть, иногда применяемую ею на охоте, «опутала» спящего и приказала: «Поднимись».
Его ноги дернулись, он забормотал и перевернулся на другой бок.
Она уплотнила «паутину» и вновь потянула: «Сейчас же вставай, лежебока.»
