Впрочем, Вильгельмина не долго задавалась этим вопросом. Ее внимание внезапно привлекла пожилая женщина (почему-то девочка даже в мыслях не смогла назвать ее «старухой»), очень бедно одетая, да и можно ли назвать одеждой прикрывавшие ее тело лохмотья? Несколько секунд Вильгельмина смотрела на нее, с удивлением и жалостью поражаясь худобе иссохших, дрожащих рук, протянутых в немой мольбе о подаянии, затем внимание девочки переключилось на толпу , которая текла мимо, словно не замечая мольбы в глазах, позе, дрожащей руке…
Ей стало так жаль старушку, что даже засосало под ложечкой, а в груди прокрался холодок, словно это она сама стояла голодная, бессильная, одряхлевшая, тщетно надеясь на человеческое участие…
Мысли девочки на миг наполнил гнев – почему люди равнодушно проходят мимо?!.. а потом, уже не обращая внимания на окружающее, она бегом бросилась назад к лавке оружейника, где Самуэль продолжал что-то обстоятельно обсуждать с кузнецом.
Ей казалось, что если немедленно не помочь старушке, та просто упадет, лишившись сил от голода… хотя откуда ей, дочери правителя могли быть известны такие понятия как голод, усталость, изнеможение и отчаяние? Наверное, здесь сработала детская интуиция, чувство сострадания обогатило фантазию, заставляя сердце сжиматься и трепетать в груди.
Оказавшись подле Самуэля, она бесцеремонно дернула брата за рукав, привлекая внимание.
– Дай мне монету!
Самуэль в первый момент даже не понял о чем идет речь, столь кратко и категорично было требование сестры, он никогда не видел ее такой, возбужденной, возмущенной и требовательной.
Он удивленно посмотрел на Вильгельмину, но, ничего не спрашивая, достал свой кошелек, где по бархату золотой нитью был вышит замысловатый вензель, и молча достал оттуда большую монету.
– Держи. Что там тебе приглянулось?
Куда там… Вильгельмина, едва почувствовав в своей ладошке вес монеты, бросилась прочь, мгновенно затерявшись средь толпы.
– Договоримся позже. – Самуэль, испытывая естественное беспокойство за сестру, двинулся в том направлении, куда побежала девочка.
Вильгельмина тем временем уже была неподалеку от старушки.
Она еще не разбиралась в деньгах и не имела никакого понятия, сколько дал ей брат, но вес монеты в ладони придавал уверенности, она чувствовала – этого должно хватить, чтобы помочь бедной женщине.
Слова были излишни, она просто подошла к старушке и вложила монету в ее дрожащую ладонь.
В следующую секунду их взгляды встретились.
Взгляд старушки внезапно оказался таким глубоким, ясным, полным кристальной чистоты мысли, что ее дряхлый образ как-то истончился, будто тело принадлежало вовсе не ей, а другому человеку. В этих глазах жила непонятная, непостижимая для пятилетней девочки мудрость, и в то же время они источали доброту и тепло.
– Вильгельмина. – Ее голос так же мало сочетался с обликом, как и взгляд. Девочка вздрогнула, удивившись, – откуда старушке знать ее имя, но та, продолжила, уже торопливо, опасаясь, что не успеет высказаться до конца: средь толпы показалась рослая фигура Самуэля, обеспокоенного исчезновением сестры. – Вильгельмина, слушай внимательно, постарайся запомнить и сделать все, как я тебе велю. – Она вновь метнула взгляд вдоль торговых рядов. – Меня зовут Милинда. Я очень долго искала тебя. Ты сможешь завтра рано утром, придти сюда, на это же место?
Вильгельмина растерялась. Она никогда не выходила из замка одна, тем более в ту пору, когда все еще спят, но от слов Милинды веяло такой таинственностью, что снова сжалось сердце, но теперь уже от предчувствия какой-то тайны, приключения…
Они вновь встретились взглядами и девочка, отпуская руку старушки, ответила:
– Я приду. Обещаю.
Сзади раздались торопливые шаги.
На этот раз Самуэль был разгневан, хотя и старался скрыть свое возмущение. Едва взглянув на старушку, он тут же цепко схватил Вильгельмину за руку и, отведя в сторону начал отчитывать:
– Разве я не говорил тебе, что нельзя общаться с чернью?
– Почему? – Вильгельмина не понимала, за что брат ругает ее, но зато слышала в его голосе явные нотки беспокойства.
– Нищие разносят опасные болезни, разве тебя никто не предупреждал об этом?
– Я всего лишь дала монету бедной женщине. Разве отец не говорил, что сострадание – это добродетель истинного христианина?
Самуэль не сразу нашелся что ответить.
– Все равно, ты не должна была этого делать. Могла бы передать монету через другого человека.
Вильгельмина только пожала плечами.
Что сделано, то сделано. Втайне она была очень довольна тем, что дала денег бедной женщине, и еще – даже дух захватывало, – у нее появился свой секрет, а завтра, – сердце замерло в груди, – завтра утром она выйдет из замка через тайный проход, который показывал ей отец…
Самуэль продолжал что-то говорить, но Вильгельмина не прислушивалась к словам брата. Все равно он не умел по-настоящему ругаться, и любил ее, так что его гнев скоро пройдет, а сладкое, тревожное и щемящее ожидание завтрашнего утра останется, наверное, она даже не сможет уснуть…
* * *
Ступени.
Шероховатые, широкие, манящие…
Лана потеряла счет: сколько раз она появлялась перед входом в тоннель? Каждую ночь, отдаваясь во власть сновидения , она проходила определенное количество ступеней. На большее, как ни парадоксально, не хватало сил. Казалось бы, что трудного в подъеме по древней высеченной из камня лестнице?
В реальности – сущий пустяк, но тут…
Каждый шаг, словно подъем на опаснейшую вершину, каждая остановка – смутно брезжащий в пробудившемся сознании образ, воспоминание или очередной, заданный себе вопрос, на который искать и искать ответы.
Одно она понимала с всевозрастающей очевидностью: ее память хранит воспоминания об ином детстве, радикально отличающемся от фактически беспризорной жизни в деревне.
Образы приходили, но каждый раз они оказывались либо обрывочны, либо смутны, и лишь два ярких воспоминания уже не подвергались никакому сомнению: она абсолютно ясно помнила свою первую встречу с Милиндой, и события, произошедшие на следующее утро.
…
Вильгельмина не ошиблась, уснуть ей не удалось, девочка очень боялась проспать, и потому не сомкнула глаз.
Солнце еще не встало, лишь у горизонта брезжило предвещающее восход зарево, когда она, тайком взяв у брата несколько монет, выбралась через известный ей проход за крепостные стены. Относительно денег она не испытывала ни сомнений, ни угрызений совести, детская логика бесхитростна: у нас много денег – рассуждала Вильгельмина, которой не однажды приходилось видеть целые сундуки, наполненные золотом, так что несколько монет для Милинды она считала вправе взять, не спрашивая на это особого разрешения.
