— Да, — сказал я. — Интересно, какая это рыба?
Виля закурил, укоризненно покачал красивой маленькой головой и ушел. Почему-то мне стало весело. Не знаю почему. Я не был ватерполистом, как Виля, а рыба, для которой понадобился целый бассейн, — это было интересно. Видимо, ее и привезли вчера в цистерне-прицепе, и ради нее ломали и снова закладывали стену и ставили сегодня серый бак. Я направился в редакцию.
Все были на местах, и Люся сейчас же доложила, что меня спрашивала Марецкая. Костя Синенко сообщил:
— Она сегодня на редкость эффектна, Андрей Сергеевич. Этакая расклешенная синяя юбка, волосы…
— Придержите язык, Синенко, — холодно сказал я. — Аннотации вы написали?
— Не могу я писать аннотации.
— Хорошо. Я напишу сам.
— Давайте я напишу, — поспешно предложил Тимофей Евсеевич.
— Занимайтесь своим делом, — сказал я. — Вы закончили «Розу и зеркало»?
— Нет.
— Вот и заканчивайте. Занимайтесь своим делом. Вам ясно?
— Ясно, Андрей Сергеевич, — пробормотал Тимофей Евсеевич.
— Вот и хорошо. Синенко, давайте сюда материалы по аннотациям.
Костя сердито сказал:
— Я сам.
— Тогда не морочьте мне голову. Фомина, вы выписали неодобрение Глазунову?
— Нет еще, Андрей Сергеевич, сейчас выпишу.
— Поторопитесь.
Я взял из шкафа рукопись Майского и сел у окна. Некоторое время в редакции было тихо. Потом Тимофей Евсеевич робко кашлянул и сказал:
— Простите, Андрей Сергеевич, вчера вечером звонил Верейский…
— Да?
— Он получил рецензию Басова и страшно разозлился.
— Угу.
— Он сказал: «Передайте этому вашему интеллигентному павиану, что он кретин».
— Ну что ж, — сказал я. — Передайте, пожалуй. Только он будет польщен. Его еще никто не называл интеллигентным. Беда в том, что он у нас единственный человек, который знает суахили.
— А как быть с Верейским?
— Верните ему рукопись, вот и все.
Зазвонил телефон. Люся взяла трубку.
— Вас, Андрей Сергеевич, — сказала она.
Звонил Полухин.
— Вот кстати, Андрей Сергеевич, — заблеял он. — Я только что говорил с директором соседей. Он готов вас принять в любую минуту. Хоть сейчас. Вы сейчас свободны?
— Да, — сказал я. — Я иду.
Я повесил трубку и пошел к двери. В дверях я остановился.
— Я вернусь через час, — сказал я. — Может быть, немного позже. К обеденному перерыву все аннотации по плану следующего года должны быть у меня на столе. Всем ясно?
— Ясно, — сказал Тимофей Евсеевич.
— Синенко?
— Ясно, ясно, — проворчал Костя.
— И неодобрение Глазунову, Люся.
— Я сделаю, Андрей Сергеевич.
Я вышел и притворил дверь.
Институт беспозвоночных помещался в глубине двора в старинном двухэтажном особняке. Я там никогда прежде не был, но кое-кого из беспозвоночников знал. Они ходили обедать в наш буфет, а один молодой лаборант, специалист по фиксирующим смесям, как он отрекомендовался, серьезно болел нашей Люсенькой Фоминой и в конце рабочего дня посещал редакцию. Из-за жары я не пошел напрямик через двор, а направился круговой аллеей, прячась в тени дряхлых лип. У зимнего бассейна по-прежнему толпился народ, должно быть, их волновала огромная рыба. По дороге я понял, что кислым запахом несет именно оттуда, и подумал, что рыба, возможно, не совсем свежая. Потом, помнится, я рассеянно удивился, для чего могла понадобиться рыба беспозвоночникам.
В маленьком вестибюле старичок-вахтер словоохотливо объяснил мне, как пройти к директору. Директор сидел за столом в сумрачном от штор кабинете и грустно листал бумаги. Когда я представился, он оживился, отодвинул бумаги и предложил мне присесть. Он был толст, потен и то и дело снимал и протирал платочком очки с толстыми линзами без оправы. При этом он не спускал с меня бледных глаз с красноватыми веками и часто мигал.
— Да, — сказал он, — да! Я все знаю, товарищ Головин. Уважаемый Борис Михайлович мне все рассказал. Что вы очень заняты и прочее. Вы правы, мы могли бы послать эти документы на Балтийскую улицу. При иных обстоятельствах мы бы так, несомненно, и сделали. Несомненно! Но вы знаете, как это у них делается — заказ, оформление и прочее. А нам нужно срочно, очень срочно, немедленно! У нас здесь не океанарий на Вирджиния-Ки, у нас нет соответствующих специалистов-практиков, мы должны действовать по наитию, и у нас голова идет кругом. Многоуважаемый Дмитрий Иванович, академик Щербаков, любезно обещал прислать альбомы и руководства, но на них мало надежды. Единственное, на что мы можем рассчитывать, это документы. Возможно, они содержат какой-либо ключ. Ключ, намек, что угодно. Если и в них ничего не окажется, тогда я не знаю. Он может сдохнуть, и тогда получится грандиозный скандал и прочее.
Я ничего не понимал, но молчал. В кабинете было прохладно, кресло было на удивление мягкое. Директор положил перед собой объемистый пакет из плотной глянцевой бумаги.
— Я буду исходить из того, что вы согласны помочь нам, товарищ Головин. Вы пришли, следовательно, вы согласны и все прочее. Что нужно прежде всего? Прежде всего необходимо установить, каков должен быть режим. Не думаю, что нужно переводить все подряд. Сначала нужно все просмотреть и найти, выбрать, отчеркнуть то, что может помочь в определении режима. Это дело первостепенной срочности. Не нужно забывать, что он утомлен дорогой, напуган, может быть, даже болен. Вам приходилось когда-либо путешествовать в цистерне? Даже если цистерна выстлана водорослями. Правда, до Ленинграда его везли в довольно сносных условиях. Забортная вода и прочее. Но здесь, у нас, он чувствует себя, вероятно, значительно хуже.
— Простите, — прервал я директора. Мне стало как-то не по себе.
— Кто это — он?
— То есть как это — кто? Наш спрут. Мегатойтис.
— Ваш спрут?
— Да, да. Спрут, которого нам на беду подарили и прочее.
Мы уставились друг на друга, потом директор смущенно хихикнул.
— Тысяча извинений, товарищ Головин, — сказал он. — Я совершенно упустил из виду, что вы ничего не знаете. Разумеется, воображаю, с каким изумлением вы слушали меня. Воображаю. Нам здесь ведь кажется, что весь мир осведомлен о наших невзгодах. Чтобы вам сразу все стало понятно, дело обстоит следующим образом. Наш институт получил из Японии уникальнейший экземпляр живого гигантского головоногого, и мы озабочены тем, чтобы создать ему сносные условия существования. Во всяком случае, не допустить, чтобы он погиб. Именно в этом вы можете оказать нам неоценимую помощь.
— Вы держите его в бассейне?
