Но все перевернулось в мире! Будь оно проклято, это золотое зеркало! Тут все враги, предатели, все до одного. Враги явные, вроде Димки и глупой Нюрки. Теперь и Курбатов враг. Михайличенко — тоже. Бабкин и Маруська с ними заодно.
Хотелось сорвать на ком-нибудь зло, отомстить, заставить помучиться. Почему же один Жора должен отвечать за ошибки? Другие и не так ошибаются, а выходят сухими из воды. Взять хотя бы эту дуру Нюрку. Рассиропилась перед начальством, посморкалась в платочек, тем дело и кончилось. А кто засыпался? Кто выдал Жору? Она, только она!
Лишь под утро Кучинский заснул тяжелым сном и чуть не опоздал к завтраку. У двери в столовую он лицом к лицу встретился с Нюрой. Она, видно, хорошо выспалась — свеженькая, с легким румянцем на щеках. На ходу доедая бутерброд, спешила в аккумуляторную. Кучинский преградил ей дорогу.
— Сияете, Нюрочка! Приятного аппетита. Ну как, объяснились? По глазам вижу.
Нюра сунула бутерброд в карман белого фартука.
— Пустите меня, — сердито сказала она и метнулась в сторону.
Опять Кучинский встал на пути. Нюра огляделась, ища защиты. Никого не было.
— Значит, не решаетесь? — Жора сладко вздохнул. — Жалко мне вас, Нюрочка. Если до вечера не пошлете ему письма, придется помочь. Заявлюсь к нему и скажу: «Павел Иванович, дорогой, не велите казнить, велите слово вымолвить. Есть на свете красавица писаная, льет она слезы горючие…»
Зачем он издевается? От обиды у Нюры стали мокрыми ресницы. Сунулась в карман за платком, надкушенный бутерброд упал на песчаную дорожку. Нюра перепрыгнула через узкую клумбу и скрылась за домом.
Жора с усмешкой поднял бутерброд.
— Закон Джером-Джерома: обязательно падает маслом вниз.
— А другие законы ты знаешь? — услышал он знакомый голос.
Бабкин, словно он из-под земли вырос, стоял перед ним, засунув руки в карманы. Поза была воинственная.
— Не знаю, какие законы тебя интересуют, — процедил Жора, поглядывая на него сверху вниз, — но ни в одном из них, старик, не сказано, что нельзя пошутить с девочкой.
— Но есть и другие законы, неписаные.
— Например?
— Законы дружбы, товарищества. Короче говоря, прекрати издеваться над девчонкой.
Кучинский презрительно повел плечами, зевнул и, рассматривая свои отполированные ногти, небрежно заметил:
— Вам, товарищ Бабкин, интеллект не позволяет оценивать мои поступки. Пишите заявление, куда вам заблагорассудится, но не забудьте приложить письменные доказательства.
— Мозгляк! — Тимофей сдвинул на затылок кепку. — Если ты еще хоть раз подойдешь к Нюре ближе, чем на три метра, и скажешь ей хоть слово, то пеняй на себя.
— Павлу Ивановичу пожалуешься?
Жора понимал, что никто не будет жаловаться Курбатову, — ведь он не должен знать о несчастной Нюркиной любви.
Бабкин в самом деле растерялся и не нашелся с ответом. А Жора, злорадно посмеиваясь и прищелкивая пальцами, допытывался:
— Так что же мне за это будет? Милиционера, старик, позовешь? Свисток. Протокол — и пожалуйте бриться.
— Можешь смеяться сколько угодно, но попробуй ее обидеть! Тогда узнаешь!
— Что узнаю?
Жорка вплотную придвинулся к Бабкину и увидел у себя под носом внушительный кулак.
— Вот что! — ответил Тимофей, затем пояснил свой недвусмысленный жест: Нас с Димкой двое. Вытащим тебя за ограду и дадим жизни.
— Пять лет за хулиганство.
— Ничего, умные люди разберутся. А ты как же думал? Человек идет ночью по улице, видит — негодяй обижает женщину. Что же он, побежит писать заявление на обидчика? Даст в морду — и все.
— А тот ему сдачи. — Жора внушительно покачал кулаками.
— Бывает, конечно, — согласился Бабкин. — За справедливость можно и пострадать. Иначе негодяев много разведется.
— Но, но, полегче на поворотах! Какие такие негодяи?
— Обыкновенные. Обижают тех, кто послабее. Как говорится: «Молодец против овец, а на молодца и сам овца».
Жора опустил кулаки и смерил Бабкина презрительным взглядом.
— Тоже мне молодец! Посмотрел бы в зеркало.
— Спасибо. У меня на лбу никаких отметин нет, а у тебя уже есть и еще будут в разных местах. Если, конечно, не послушаешься благоразумного совета. Кстати, не забывай, нас двое.
С этими словами Бабкин повернулся и пошел вразвалочку, не спеша.
Жорка сверлил Бабкина ненавидящим взглядом и видел спокойную, безмятежную спину. Белая гимнастерка плыла, надуваясь, как парус.
Это спокойствие удручало Кучинского. Под белым полотном гимнастерки угадывались крепкие мускулы, плечи были широкие, кулаки, наверное, тяжелые. Если же добавить к нему еще и Димку, парня вполне приличного роста, то, может быть, действительно прислушаться к голосу благоразумия? Считать синяки из-за плаксивой девчонки, которая тебя вовсе и не интересует, по меньше мере глупо.
За синеющими барханами светился красный купол солнца. Он спускался все ниже и ниже, пока не стал похож на огромную раскаленную заклепку. Но вот и заклепка скрылась в песке. Наступил вечер. Багрецов выключил приборы, сел на подоконник и, глядя на последние отблески заката, стал ждать, когда освободится Лида. Она что-то писала в дневнике. Потом отложила перо, спрятала тетрадь в ящик и спросила Вадима:
— Вы остаетесь?
Вадим соскочил с подоконника, резко шагнул к ней.
— Это не жизнь, а черт знает что! Ну что вы на меня дуетесь? Ведь я хотел сделать как лучше. — Он говорил быстро, проглатывая окончания слов. — Ну не умею, характер такой. Зачем же меня мучить?
— Кто вас мучает?
— Прежде всего вы, Лидочка. Все эти дни я сижу, как мышь под стеклянным колпаком. Я задыхаюсь, а вы наблюдаете и в тетрадочку записываете. Ждете, что будет дальше. Не могу я без вашей дружбы. Я хочу говорить с вами, петь, смеяться и видеть вокруг живых людей, а не мумий.
Лида насмешливо поклонилась:
— Благодарю вас. Очень похожа.
— А что? Разве не верно? Сколько дней вы все терзали меня своим молчанием! Слова не вытянешь. Сердце у вас есть, Лидочка?
Чуть заметная улыбка показалась на полных губах Лиды. Не могла она сердиться на него.
— Улыбайтесь, Лидочка. Ну, еще! Еще! Ради этого я готов на все. Помните у Маяковского: «Что хотите буду делать даром: чистить, мыть, стеречь, мотаться, месть. Я могу служить у вас хотя б швейцаром. Швейцары у вас есть?»
Лида рассмеялась.
— Все?
— Нет, это только начало. Теперь мы с вами горы свернем. Надо всех сделать счастливыми!
— И Кучинского?
— У него другие понятия о счастье. Помните, когда-то были вредители сыпали песок в подшипники. Кучинский не портит машин, но ради своей выгоды сеет злобу и подозрения. Это хуже вредительства.
