Я выступал третьим. Я встал за кафедру как раз в тот момент, когда все в зале приуныли, поскольку у них упал уровень сахара в крови. Я говорил о том, что для поиска внеземной жизни нет более подходящего метода, чем непосредственная оптическая визуализация. Я показал лучшую из существующих фотографий экзопланеты – на снимке она выглядела всего лишь сероватым пятном. Даже такой результат был поразительным, если вспомнить, как мой научный руководитель утверждал, что при нашей жизни ничего подобного не случится.
Мой следующий слайд был чем-то вроде спектакля: цифровая симуляция того, как могла бы выглядеть та же самая экзопланета, если на нее посмотрит «Искатель». Зал ахнул, как будто Конгресс сказал: «Да будет свет!», и Вселенная подчинилась. Я отметил, что такая хорошая фотография со всеми сопутствующими данными покажет, есть ли на планете жизнь. В завершение презентации я показал рисунок Робби и процитировал Сагана: «Смелостью наших вопросов и глубиной ответов мы можем придать значимость нашему миру» [18].
Затем я приготовился к вопросам, которым смелости явно не хватало. Представитель из Западного Техаса вышел на стрельбище.
– Могут ли ваши атмосферные модели определить разницу между миром с интересной жизнью и миром, в котором нет ничего, кроме микробов?
Я сказал, что далекая планета, населенная бактериями, могла бы стать самым интересным открытием за всю историю человечества.
– Вы сумеете определить, есть ли на планете разумная жизнь?
За двадцать секунд я попытался объяснить, как это можно сделать.
– И каковы шансы?
Я хотел подстраховаться, но это бы не помогло.
– Вероятность оценивается невысоко.
Ответом было безграничное разочарование. Другой конгрессмен спросил:
– Если «Следующее поколение» однажды запустят, вы сможете выполнить свою работу с его помощью?
Я объяснил, почему даже этого великолепного прибора будет недостаточно, чтобы непосредственно изучать атмосферу. Престарелый конгрессмен из Монтаны сгреб два телескопа в одну кучу.
– А если все эти дорогие игрушки скажут нам, что самые интересные существа во всей Вселенной могли бы лучше использовать свои миллиарды долларов прямо здесь, на самой интересной планете?
Тогда я понял, почему эти люди хотели уничтожить проект. Перерасход средств был всего лишь предлогом. Правящая партия выступила бы против «Искателя», даже окажись он бесплатным. Поиск экзопланет был заговором глобалистов, и он заслужил, чтобы с ним обошлись как с Вавилонской башней. Если бы мы, представители научной элиты, обнаружили жизнь повсюду во Вселенной, это бы почти не повлияло на особые отношения человечества с Богом.
Я сошел с кафедры, чувствуя себя дерьмово. Пробираясь обратно на свое место – мир вокруг меня сжимался, как зрачок, а в ушах звенело, – я услышал, как мой сын воскликнул:
– Папа! Это было здорово!
Я закрыл лицо руками.
Потом мы задержались в коридоре перед залом. Я с похоронным настроением обозревал поле боя вместе с соратниками. Некоторые все еще были настроены оптимистично. Другие утратили надежду. Какой-то альфа из Беркли без околичностей предположил, что я мог бы добиться большего, если бы упирал на статистику, а не на детские художества. И все же одна из величайших охотников за планетами суетилась вокруг Робби, пока тот не покраснел.
– Ты такой красивый! – сказала ему эта женщина, а потом прибавила, обращаясь ко мне: – Вам повезло. Я все никак не пойму, почему мои мальчики любят «Звездные войны» больше, чем звезды.
Мы шли по авеню Независимости. Робби взял меня за руку.
– По-моему, пап, ты отлично справился. А сам как думаешь?
Мои мысли не годились для юных ушей.
– Люди, Робби.
– Люди, – согласился он и улыбнулся в ответ на что-то невысказанное, потом поднял взгляд на бронзовую статую Вооруженной Свободы на вершине купола Капитолия. – Думаешь, у каких-нибудь пришельцев есть система лучше, чем демократия?
– Сдается мне, у разных пришельцев могут быть разные понятия о том, что значит «лучше».
Он кивнул, пересылая этот факт в наше будущее.
– На разных планетах все выглядит по-разному. Вот почему нам нужно их найти.
– Жаль, что я там про это не сказал.
Он раскинул руки, как будто собираясь обнять Капитолий.
– Только взгляни вокруг. Это же наш материнский корабль!
Мы шли через зеленые заросли по одной из извилистых тропинок. Робин подтолкнул меня к ступенькам. Мое сердце упало, когда я понял, что он задумал. Баннер из оберточной бумаги торчал из его рюкзака, как антенна космического скафандра.
– Здесь хорошее место, верно?
Разница между страхом и возбуждением должна быть шириной всего в несколько нейронов. Как раз в этот момент один из инженеров НАСА, участвовавших в утренней сессии, появился на тропинке. Я помахал мужчине и сказал:
– За дело, Робби!
Я думал, мы справимся за пару минут, и по крайней мере один из нас вернется с победой.
Пока Робби вытаскивал баннер, мы с инженером обменялись осторожными выводами о прошедшем заседании.
– Это был всего лишь театр, – сказал он. – Конечно, нам выделят финансирование. Они же не троглодиты какие-нибудь.
Я спросил, не будет ли он возражать сделать пару снимков меня с сыном. Мы с Робином развернули его шедевр. Легкий ветерок захотел вырвать баннер из наших рук.
– Папа! Осторожнее!
Мы потянули, и баннер растянулся во всю длину. Он вздымался, как парус космического зонда, наполненный солнечным ветром. В ярком послеполуденном свете я разглядел в нарисованных созданиях детали, которые не увидел в гостиничном номере.
Инженер расплылся в восторженной улыбке. У него были кривые зубы.
– Ого! Ты сам это сделал? Просто здорово. Если бы я умел так рисовать, я бы никогда не увлекся радиолюбительством.
Я дал ему свой мобильный телефон, и он сделал несколько снимков с разных ракурсов и расстояний, при разном свете. Мальчик, его отец, умирающие птицы и звери, апокалипсис насекомых в нижней части баннера, фоновая мозаика из песчаника, известняка и мрамора, посвященная свободе и возведенная рабами: инженер хотел, чтобы все получилось безупречно. Еще пара астрономов с дневной встречи увидела нас издалека. Они подошли, чтобы полюбоваться баннером и проинструктировать инженера о том, как
