Испуганная этим и тому подобным, ничего не могла несчастная сделать, разве только плакать, ожидая окончательной смерти, грозившей ей от всех окруживших ее.
Но тот, кто никогда не хочет бессмысленной смерти грешника, тот, кто один только может дать исцеление после смерти, Господь всемогущий, жалостливый и милосердный, сокровенным решением своим все направляющий ко благу, по высокому желанию своему смягчил и эту напасть.
"…миновали крошечную церковь. Сквозь ее приоткрытую дверь нежно теплилась лампада.
Каменные пристройки.
Высокий забор.
Низкие службы.
Вилла, таинственно спрятавшаяся в густом саду за церковью, показалась Ганелону очень обширной.
Такой она и оказалась.
Над портиком длинного дома, одноэтажного, утопающего дальним невидимым своим крылом во тьме густого ночного сада, высокими латинскими буквами было начертано:
ЛЁКУС ИН КВО…
МЕСТО, В КОТОРОМ…
Ганелон замер.
Невнятный гул, отсветы ужасных пожаров, почти неразличимые шепоты отдаленной битвы, как эхо гнева, почти не докатывались сюда, в место со столь странным названием.
ЛЁКУС ИН КВО…
МЕСТО, В КОТОРОМ…
Пытаясь унять холодок, больно сжимающий томящееся, как от угроз, сердце, Ганелон сказал старику:
– Теперь ты знаешь, как упорно я делаю свое дело. Терпеливо жди меня здесь у входа. Если ты уйдешь, тебя убьют латиняне. Если ты уйдешь, ты уже никогда не увидишь свою госпожу.
– А я ее увижу? – жадно спросил старик Сиф, будто он был не Триболо-Истязатель, а истинный праведный паладин, надеющийся на встречу с Прекрасной Дамой.
Ганелон усмехнулся.
– Почему ты смеешься? – спросил старик.
Ганелон не ответил.
Его одновременно душили смех и жгучая ненависть, великий гнев и печальная радость.
Ложная подруга.
Он подумал так об Амансульте.
Перивлепт.
Восхитительная.
Но и это, наверное, ложь, подумал он. Ложь, как все, что окружает в этом мире Амансульту.
Он скрипнул зубами.
Его бывшую госпожу могли воспевать труверы, за нее могли сражаться на турнирах благородные рыцари, она могла радушно принимать многочисленных гостей в своем родовом замке, жертвовать богатое золото храмам, радеть нищим и убогим, но, как всякая ложная подруга, она избрала иной путь, путь, который ведет только вниз – извилистый мерзкий путь, всегда пролегающий в ночи и тайно. Возможно, присутствие Амансульты и могло освещать, но ее присутствие лишало окружающих Бога.
Ложная подруга, повторил про себя Ганелон.
Серые мухи снова плыли перед его глазами.
А может, не мухи, а неясные блики и таинственные тени, неожиданно отражаемые глазурованными изразцами, которыми были покрыты стены. А может, не мухи, а отсветы отдаленных пожаров, бездушно и молчаливо играющие на гладком мраморном полу, действительно гладком, как поверхность самого гладкого, самого зеркального льда.
МЕСТО, В КОТОРОМ…
Ганелон сжал зубы.
Я разыскал логово зла.
Брат Одо сказал: когда ты разыщешь логово зла, ты можешь поступать так, как тебе покажется правильным, брат Ганелон. Ты обязан вернуть Святой римской церкви старинные книги и золото, все это должно принадлежать церкви. Во всем остальном, брат Ганелон, ты можешь поступать так, как тебе покажется правильным. И да будет водить твоею рукой Господь!
Ганелон знал: сейчас пройдет минута или две и он увидит перед собой прекрасные хорошо знакомые ему глаза Амансульты, как всегда, полные холода и презрения. Они опять будут смотреть на него, как на некую разновидность жабы и ящерицы. Они будут обдавать его ледяным холодом, но он знает, он знает, он знает – он нашел, наконец, логово зла, он настиг, наконец, носительницу зла, он нашел, наконец, то зло, что, отрицая милость божью, отняло у него, у Ганелона, все, чем он мог владеть, случись ему жить иначе, то зло, которое гнало его по свету, заставив отречься от всего, чем он мог владеть.
Грех!
Тяжкий грех!
Остановись, Ганелон, сказал он себе и, весь дрожа от нетерпения, застыл в узком каменном переходе.
Заспанный, но одетый служка в белом коротком хитоне, заправленном в такие же короткие белые штаны, в легких сандалиях, крест-накрест перевязанных сыромятными ремешками, изумленно выступил из-за мраморной колонны. Служка поднял руку, будто желая остановить Ганелона. Может, он даже и не хотел его останавливать, но он невольно встал между Ганелоном и найденным им злом, и Ганелон, не думая, ударил служку кинжалом.
Вытерев окровавленный клинок о белый хитон упавшего на пол еретика, Ганелон медленно двинулся сквозь анфиладу огромных комнат – сквозь отсветы чудовищного далекого пожара, застлавшего небо города городов, сквозь неясные шорохи, сквозь странную тишину.
Все двери были настежь распахнуты, будто указывали Ганелону путь.
Самая последняя вывела его на террасу.
Сложный фонтан – много мраморных круглых чаш, поставленных одна на другую, каждая все меньшего и меньшего размера, негромко журчал в темной ночи. Журчал легко и неизъяснимо печально.
Всю заднюю стену террасы украшала мозаичная, выполненная на белом мраморе, картина мира – бесконечного, во многом узнанного, но никем еще до конца не изученного.
Сжатый кулак Кипра, длинным перстом указывающий в сторону Антиохии.
Пелопоннес.
Фесалоникские мысы.
Земли фракийцев и оптиматов.
Понт Евксинский, омывающий Пафлагонию и берега Халдии.
Наконец, прихотливый рукав святого Георгия, озаренный заревом горящего Константинополя…
Единственная дверь, ведущая с террасы, наверное, еще в одну комнату, в ту самую, наверное, в которую хотел попасть Ганелон, оказалась запертой изнутри.
Но разве может даже самая крепкая дверь противостоять праведному гневу?"
"…и языческая картина, на которой изображалось, каким образом некогда божественный Юпитер пролил золотой дождь в греховное лоно Данаи, обманув несчастную.
Драпировка, нежная и золотистая, будто вечернее небо, когда его освещают последние солнечные лучи.
Алый густой ковер, мягко проминающийся под ногами.
Высокое стрельчатое, уходящее под самый потолок окно, за которым то гасло, то вновь разгоралось далекое зарево.
Камин, украшенный голубыми глазурованными изразцами.
В камине курился широкий глиняный горшок, отдавая запахом загадочных благовоний.
Ложная подруга!
Ганелон в гневе ударил кинжалом по глиняному горшку. Он рассыпался и из камина вырвалось, шипя, облако пара.
Ганелон отшатнулся.
Перивлепт.
Восхитительная.
Тонкая шелковая ночная рубашка на Амансульте неясно светилась. Она была так тонка, так прозрачна, что казалась сотканной из бесчисленных невидимых паутинок.
