решил, что друг разыгрывает его, чтобы отвлечь, но это убеждение длилось не долее минуты. Увидев, что взгляд лорда даже серьезнее, чем обычно, граф подавил улыбку и спросил:
– Ты ведь шутишь, Лерой, да?
– Я был бы очень рад, окажись это шуткой. И кстати, я не войду в твой дом, пока все зеркала в нем не будут зашторены.
Герберт молча махнул рукой, подзывая слугу, и отдал соответствующее распоряжение. Помолчав, он сказал озадаченно:
– Но ведь такого не бывает, Лерой, ты понимаешь?
– Прекрасно понимаю. Однако никакие сокровища мира не заставят меня еще раз взглянуть в зеркало, Герберт.
В саду пели птицы, солнце просвечивало сквозь зелень листвы. Они сидели на террасе и не знали, что делать.
– Ну, значит, если ты первый об этом не заговоришь, – Герберт хлопнул себя по коленям, – то это скажу я: проклятие цыганки, – он помолчал, не встретив столь ожидаемого сопротивления друга, почесал шею и продолжил, – согласись, в этом предположении есть смысл. Все эти странные события случились с нами только после того, как мы…
– А может быть, это просто паранойя. Мне причудилось со страху, а ты просто подхватил какой-нибудь особенный лишай, быстро прогрессирующий.
– Лерой, ты сам не веришь в свои слова. Ты же уверен в том, что видел вчера.
– Уверен, – признал лорд.
– Тогда извольте, милейший лорд, доказать мне, – граф вскинул голову, глаза его лихорадочно горели, – докажите мне, что я не прав, и все это не связано с цыганкой!
– Давай рассуждать логически. Пойдем методом от противного. Допустим, это проклятие цыганки. В таком случае, и ты не можешь со мной не согласиться, двигателем к осуществлению проклятия должны были быть ее последние слова, обращенные к нам.
– Всю жизнь пресмыкаться будешь, – тихо сказал Герберт и схватился за голову. – А ты… Не помню…
– Сам себя уничтожу, – сказал Глэнсвуд. – Я тоже помню только то, что было сказано мне. Я много думал об этом вчера на приеме, пока ты отплясывал с девушками. Я никак не мог понять, что бы это могло значить.
– Что здесь непонятного, Лерой! Что здесь непонятного? Все ведь ясно – кристально ясно! Пресмыкаться! Кто у нас пресмыкается? Гады ползучие, ящерицы! Что у них вместо кожи? Ну-ка, скажи мне, мой друг, что?
– Чешуя, – ответил Лерой, и Герберт нервно расхохотался.
– Чешуя! – подтвердил он, хватая друга за руку. – А вот это, потрогай, на что похоже, мой друг? М?
Глэнсвуд не стал отнимать руки и послушно потрогал серую щеку – она была сухой и грубой, как крупный песок.
– На чешую, – ответил он. Он не видел смысла врать и притворяться.
– Выходит, мой друг, я, граф Герберт Уэльский, сын Терри Уэльского, из-за проклятия какой-то цыганки, выскочившей под копыта лошадей неизвестно откуда, теперь превращаюсь в ящерицу? В змею? В кого?
– У тебя разыгралось воображение, – с сомнение произнес Лерой.
– Ну а вы, лорд Лерой Глэнсвуд? Что ожидает вас? Постой, что она тебе сказала?.. Я снова забыл.
– Что я уничтожу сам себя. Пойдем-ка в дом, мой друг, ты выпьешь воды и успокоишься, и там мы вместе дождемся лекаря.
Лерой помог другу подняться и увел его с террасы. Герберт непрерывно плакал, его опущенные плечи вздрагивали. Войдя в зал, они уселись на просторный диван, лорд стал оглядываться и охнул.
– Зеркало! – крикнул он, подскочил и стал метаться по помещению в поисках какой-нибудь ткани. – Почему не закрыли?! – взревел он, в ужасе не находя ни скатерти, ни полотенца, ни покрывала.
Пока Глэнсвуд бегал по комнате, граф с замиранием сердца глядел, как отражение его друга не двигается с места. Точнее, двигается, но абсолютно не так, как положено. Оно колотит в зеркало изнутри, с каждым ударом все сильнее и сильнее, и вот уже слышится тонкий звон стекла, отдающий в уши, и ползет паутина трещин по поверхности зеркала, и Лерой кричит не своим голосом. Он хватает и поднимает над головой стул, кидаясь к зеркалу поперек комнаты, чтобы успеть разбить его первым, замахивается…
Время останавливается. Лерой не успевает. Прежде, чем стул касается зеркала, оно разлетается вдребезги тучей сверкающих осколков, будто от сильного столкновения с землей. Герберт прикрывается рукой, но он слишком далеко, чтобы в него что-то попало. Осколков много – большие, поменьше и совсем крошечные, как сверкающая пыль, они отлетают на определенное расстояние и стремительно осыпаются вниз. Лерой не успевает сделать ничего, и он слишком близко, стена накрывает его. Куски зеркала впиваются лорду в тело, колючая пыль слепит глаза, он роняет стул и бессильно падает на пол, вслепую пытаясь вытащить осколки из неглубоких, но кровоточащих ран. Над ним возвышается фигура – расплывчатая и нечеткая, и Герберт бросается к другу, чтобы оттащить его в сторону.
Глэнсвуд стонет от боли, мужчина над ним улыбается. Перед тем, как упасть на пол, Герберт успевает заметить, что мужчина поразительно похож на Лероя, просто один в один. Земля словно притягивает его в десять раз сильнее обычного, но он продолжает ползти. Он понимает, что над Лероем стоит его собственное отражение, вырвавшееся в реальный мир.
– Герберт! – позвал умоляюще Глэнсвуд. Он почти плакал от беспомощности и от боли во всем теле, а особенно в глазах, которые он яростно тер окровавленными кулаками. – Герберт! Герберт!
Отражение молча склонилось над лордом, тогда Герберт, нащупав осколок покрупнее, замахнулся и всадил его в двойника. Кусок зеркала впился ему в бедро, брюки быстро потемнели от крови.
– Пошел вон! – крикнул озлобленно граф, стремясь напугать отражение, как бездомного пса. – Вон из моего дома, вон!
Отражение осклабилось и шагнуло к Герберту, держась за раненую ногу и позабыв о прежней цели. Но едва оно увидело серое от пятен лицо, оно отшатнулось и перестало скалиться.
– Что происходит, Герберт! – вскрикнул Лерой. – Ты жив? Рассказывай мне, я ничего не вижу!
Молодой граф вскинул руку и всадил еще один осколок в ступню двойника. Тот взвыл голосом Глэнсвуда и нерешительно отступил.
– Отползай на мой голос! – закричал Герберт. – Давай, давай, Лерой, дружище! Я засадил в него два осколка! Кажется, оно уходит!
Лерой стал ползти на голос и вскоре потерял сознание.
Лорд Глэнсвуд очнулся утром следующего дня. Глаза видели плохо и очень болели. Раскалывалась голова. Осмотрев себя, он обнаружил множество неглубоких промытых ран по всему телу, повязанных серыми бинтами. Они почти не болели, по крайней мере, боль в глазах точно заглушала все остальные ощущения. Лерой, смутно припоминая, как оказался у себя дома, охрипшим голосом позвал слуг.
– Не надо, – просипел где-то рядом незнакомый грустный голос, – не зови их. Я пока что здесь.
– Кто? – сказал Лерой и подскочил с кровати. – Кто ты?!
– Это я, мой друг. Это я.
– Где ты? О, господи, Герберт! Неужели ты жив? Пресвятая Мария!
– Жив, – раздалось откуда-то снизу.
– Где ты? – повторил Лерой.
– На полу. Где же мне еще теперь быть, – вздохнули снизу.
Лорд Глэнсвуд
