По временам глаза моего собеседника загораются странным огнем, я читаю в них не принадлежащую ему мысль; если он выскажет ее, он тут же отречется от нее и сам первый удивится, как она могла прийти ему в голову.
Я знаю людей, убеждения которых ежедневно меняются. Это очень нелогично.
Наконец, сплошь и рядом мной овладевает какая-то могучая воля, чья-то грубая сила сжимает мой мозг, если можно так сказать, и заставляет мои нервы или приказывать моим мышцам совершать поступки, о которых я потом жалею, или произносить слова, которым я не сочувствую — движение, пощечины или выкрикивание ругательств.
Я знаю, я прекрасно знаю: всякий человек переживает в своей жизни такие же минуты. Н о д л я м е н я п р и ч и н ы э т и х я в л е н и й с д е л а л и с ь с м у т н ы м и и т а и н — с т в е н н ы м и. Объясняют это приступами лихорадки, взрывом гнева, припадком рассеянности, точно так же, как неожиданные выходки, которые я часто подмечал у своих ближних, называют обычаем, лицемерием, расчетом или дипломатией, и которые, как говорят, в сущности только проступки против этих великих слов или протест против них…
Не вернее ли, что все это вызвано таинственным влиянием всемогущего волшебника?
Я согласен, что пережитые мною волнения истощили мой мозг, и мне следовало бы полечиться. Меня неудержимо преследуют зловещие воспоминания о моих злоключениях в Фонвале. Вот почему, ясно почувствовав необходимость избавиться от этих воспоминаний, я немедленно, по своем возвращении оттуда, принялся записывать их; вовсе не с целью написать книгу, а в надежде, что, изложив все это на бумаге, я избавлю от них свой мозг и что этого будет достаточно, чтобы раз навсегда изгнать воспоминания из моей головы.
Но это не так. Далеко не так. Наоборот, я пережил их с новой силой по мере того, как излагал их на бумаге; и я не могу понять, чья колдовская сила заставляла меня по временам употреблять некоторые слова и выражения помимо моей воли.
Я не добился своей цели. Я должен прибегнуть к другим, новым способам, чтобы заставить себя позабыть этот кошмар и уничтожить в своей памяти даже мелочи, которые могли бы напомнить мне о нем. Спустя немного времени, многие вещи исчезнут… и будет слишком поздно… Может случиться, что в окрестностях Фонваля родится несколько слишком разумных быков: надо сейчас же купить Ио, Европу и Атор и приказать их зарезать. Продать Фон-валь и все, что там находится. Жить, жить самим собой… продолжать жить глупым, экстравагантным или смешным, все равно, но оригинальным, независимым, не слушаясь ничьих советов и свободным, Господи, свободным от ига воспоминаний.
Я клянусь, что эти мерзости в последний раз заполняют мой мозг. И записываю я это только для того, чтобы запечатлеть это как можно торжественнее.
А тебя, вероломная рукопись, которая только увековечила бы существа и события, которым я с настоящей минуты отказываю в праве существования, в огонь! В огонь «Доктора Лерна»! В огонь! В огонь! В огонь!..
Мы напечатали текст «Доктора Лерна» дословно, так, как он был продиктован Кардальяку столиком, не изменив ни одного слога. Ведь неудобно было изменять текст совершенно неизвестного автора, которого и печатаешь, к тому же, без его разрешения. Поэтому мы просим читателя не делать нас ответственными как за некоторую напыщенность слога г. Вермона, так и за некоторую, чисто библейскую, смелость описаний. Впрочем, я надеюсь, я убежден, что читатель охотно простит ему все, когда познакомится с тем, какие ужасные испытания придется перенести этому молодому человеку к тому времени, когда он будет писать свои воспоминания (Примечание переписчика).
Когда мы в первый раз сообща читали «Доктора Лерна», содержание и особенно стиль этого письма показались нам совершенно не соответствующими обычной манере выражаться, присущей м-ль Бурдише. Как ни вульгарно она выражалась, все же ее речь не была так безграмотна и плоха (смотри VII главу, в которой разница проявляется всего резче). Жильбер сразу обратил наше внимание на это и находил в нем яркое доказательство обмана Кардальяка, который, по его мнению, просто не сумел до конца выдержать полностью выдуманный им тип женщины. Ему ответили предложением на минуту допустить, что Кардальяк был искренен; в таком случае, это письмо является неопровержимым доказательством, так как оно происходит непосредственно от м-ль Бур-дише, тогда как все ее предыдущие слова, рассеянные в этой истории, представляют собой только цитаты. Они доходят до нас сквозь призму воспоминаний г. Вермона, который, не будучи профессиональным писателем, передает лучше содержание, чем стиль их. (Обратите внимание, насколько лучше он передает в той же VII главе обращения и брань, чем этот длинный рассказ; происходит это потому, что он лучше запоминает то, что короче.) Этих замечаний было достаточно, чтобы поколебать доказательства Жильбера. Опыт, произведенный Мар-лоттом, совершенно разрушил их вконец. Попросив нескольких деми-монденок удостоить его чести получить от них письма, он был изумлен, увидав, что эти дамы, разговорный язык которых изощрился от частых встреч с благовоспитанными людьми, почти все пишут, как мужички (Примечание переплетчика и издателя записок стола).
