– А ну, заткнись! – разъярился охранник и хотел было ткнуть Лиса раскрытой пятерней в лицо, но в тот же миг его запястье оказалось зажатым, точно в тиски, а локоть Сергея, развернувшегося на месте, врезался аккурат в нос.
– Жадность и буйный нрав – вот что губит нашу молодежь! – назидательно проговорил Лис, сбрасывая маску деревенского простачка. – А, кроме того, да будет тебе известно, уважаемое тулово, из всех искусств важнейшими для нас являются боевые. Вставай, обвиняемый! Суд пришел! Н-да, похоже, я малехо перестарался.
Не всякий Божий день удачен, и не всякое сражение можно выиграть. Должно быть, таким образом утешали себя связанные бойцы мадам Брунгильды, сопровождаемые на поляну с незабудками Карелом и Женечкой. Конечно, это было рискованно – оставлять майордома и его верного комиса наедине с наследником престола, но сейчас Сергей не мог обойтись без помощи стажеров. Приходилось надеяться, что прямодушный Фрейднур, совсем недавно бывший свидетелем присяги, вряд ли позволит своему господину совершить клятвопреступление. Ведь там, где нарушается одна клятва, теряют силу и все остальные.
Лисовский расчет оказался верным. Пипин сидел на плаще, разложенном в траве, и чистил кинжалом ногти. Едва лишь воин с наливающимся фингалом под глазом увидел майордома, не связанного, не охраняемого, да еще и с оружием в руках, он остолбенел, точно семеро кобольдов догнали его и разом сотворили заклятие, превращающее человеческую плоть в камень.
– Беальд?! – узнав пленника, переспросил Пипин. Разумная предосторожность, потому как половина лица бедолаги все меньше и меньше способствовала идентификации.
– Он самый, мессир! – уставив в майордома единственный на этот момент зрячий глаз, кивнул тот. – Гонец вашей сестры.
– Но что ты делаешь здесь?
– Меня перехватили какие-то… – вестник покосился на Карела, – наглым обманом! Я готов был сражаться, но…
– Эй, эй! – вмешался сэр Жант. – То, что нас было много, тебе почудилось. Просто в глазах троилось.
– Я мчался к вам, мессир, с посланием от госпожи Брунгильды.
– Что же, вот ты и достиг цели.
– У меня в суме пергамент.
Женя запустила руку в его поясную суму, достала свиток и передала майордому. Тот распечатал, оглянулся, а затем, понимая, чего от него ждут, начал читать вслух:
«Я знаю, что семя адского пламени Дагоберт и драконья подстилка Гизелла у тебя. Немедленно пришли ко мне Дагоберта. Потаскуху можешь оставить себе, развлекайся, сколько влезет. Змееныша отправь с Беальдом и его людьми, добавь с десяток своих, чтоб не сбежал. И не думай, что можешь от меня что-нибудь скрыть. Если узнаю, что ты пытался утаить добычу, во франкских землях ты не сыщешь лисьей норы, где бы смог укрыться от моего гнева.
Брунгильда».
Чтение давалось Пипину с немалым трудом, но выбора у него не было.
– Как-то это не по-доброму, – прокомментировал услышанное вышедший на поляну Лис. – Сэр Жант, коней я там привязал, а тулово надо бы убрать, оно дышит, но движется с трудом. Только в ваших силах, мой господин, очистить дорогу от этой падали.
– Да, я щас!
– О нет, не торопитесь, мой господин, в этом нет никакой необходимости.
– Мастер Рейнар! – вдруг произнес принц Дагоберт. – Я бы желал сказать вам несколько слов.
– Как вам будет угодно, принц.
Они отошли на десяток шагов, и наследник престола заговорил снова:
– Я чувствую, сейчас вам неймется проучить мадам Брунгильду.
– Вы чувствуете? Каким же образом, мессир?
– Чувствую, этого достаточно. Уничтожить гарпию – наш святой долг. Однако сейчас нужно спешить, очень спешить.
– Но вы так и не сказали, почему. День-два – что это решает?
– Люди нашей крови не умирают совсем. Даже погибнув на поле сражения, будучи разрубленными на куски, они возрождаются в драконьем обличье, человеческий облик – лишь переходная часть долгого пути. Через девять дней после смерти, так или иначе, каждый из нас становится драконом. Если обряд состоится, отец возродится не здесь, а в нашем, драконьем мире. А если нет – из лесного грота вылезет обозленный, ненавидящий всех и вся дракон, и тот, кого он увидит, впервые открыв глаза, станет его повелителем.
– Вот оно что, – лицо Сергея стало непривычно серьезным. – Интересная хреновина с загогулиной получается. Вероятно, туда, к гроту, Брунгильда и летала ночью, проводила зачистку округи, чтоб, не дай Бог, никто лишний не появился. Ждет, надеется. Зачем гарпии собственный дракон – ума не приложу. Но зачем-то нужен. Одно ясно – необходимо, чтобы сейчас Брунгильда, сломя голову, рванула в Реймс наказывать своего непослушного братца и не крутилась под ногами. О, имеется мысль. Вы позволите, я ей письмецо надиктую? Заодно и Беальда со товарищи ей вернем. В качестве мула, как я уже выяснил, использовать его нельзя, а так корми еще три голодных рта за их фальшивое спасибо!
Эх, ядрена вошь, а Бастиан-то все писчие принадлежности с собой увез! Впрочем, о чем это я? Бьюсь об заклад, у брунгильдиного гонца перо, чернильница и запасной пергамент в суме найдутся.
Дагоберт кивнул.
– Но будьте осмотрительны.
– Это уж как получится, – ответил Лис и пробормотал себе под нос: – Картина Репина «Казаки пишут письмо франкской Брунгильде».
Через минуту над поляной звучало:
– «Драная лахудра, отрыжка Вельзевула, Асмодеева шлюха и сатанинской задницы навозная куча. Я тебя, падаль гнилозубая, в гробу видал, да и гроба неструганого на тебя жалко – одного кола осинового за глаза б хватило! Был бы воронью хороший корм, да с той радости и песен на моей свадьбе…» – Ты пиши, старина Пипин, пиши. Не топорщи перо! – «Твое дело не людьми командовать, а в Багдадском зверинце у шайтанова выкормыша в гареме крыс пугать! Твои указы мне – тьфу! Не страшнее воробьиного чиха, а и его глупее. Утрись ими, прорва ненасытная, а лучше затем и сожри. Мы с моей госпожой, прекрасной Гизеллой, ближайшими днями о помолвке объявим, а затем и коронуемся в Реймсе. И ежели брюху твоему хватит духа, езжай к нам туда, да и погляди своими моргалками тупыми, как все станется. Вот тебе мой плевок заместо печати, ибо, Богу ведомо, иного ты, свинюка запойная, не заслужила!»
Ну шо, по-моему, кратенько так, по существу. Теперь подпишись, только поразборчивей. Неровен час, у гроссфроляйн от расстройства в глазах помутится. Эх, жаль, не увижу рожу твоей сестрички, когда ей это будут читать. Ладно, ты пока душевно переживай, а мне еще надо проследить, шоб эти хапуги вернули казенное золото.
Во Франции нужно быть либо молотом, либо наковальней.
Вольтер
Монастырь Святого Эржена еще слишком живо помнил пребывание в его стенах мнимого больного, и потому, когда он объявился у ворот, лицо брата-привратника обрело такое страдальческое выражение, что с него можно было писать лик какого-нибудь замордованного несознательными римлянами великомученика.
