Издалека музей теперь напоминал новенький белый пароход, отчего-то покинутый людьми, ибо насколько хватал глаз не было ни единого человека, если не считать одинокого полуголого каменного атлета, поддерживающего пустой картуш. Безлюдье, впрочем как и тишина, сразу показались обманчивыми, и если на Мауре можно было ходить открыто, кричать, палить костер и делать что вздумается, то в этой ловушке хотелось передвигаться с оглядкой, от дерева к дереву. Сколот таким образом пробрался сначала к центральной аллее с еще не остывшим, свежим асфальтом и только хотел по-партизански перескочить ее, как увидел невзрачный профиль человеческой фигуры, таящейся на другой стороне. Чуть позже еще одна проступила на боковой дорожке и, помаячив, как призрак, скрылась за темными стволами лип. Сколот присел за дерево и тут заметил третьего – эдакую серую колеблющуюся тень, перетекающую через открытое пространство между музеем и парком. Эта же или уже другая тень в скором времени неожиданно вычленилась из крашеного фонарного столба и, прижимаясь к деревьям, поплыла прямо на Сколота. Оказалось, подобного серого, незримого народа здесь еще больше, чем днем автоматчиков в черном! Сколот стал осторожно передвигаться к музею вдоль края аллеи, чтобы не оказаться на пути призрака, однако сбоку, на светлой от зари дорожке, возник уже не призрак, по крайней мере от него падала на асфальт реальная тень и доносился мягкий шорох подошв. Отступать можно было только лесом, к тыльной стороне здания, к которому парк примыкал почти вплотную.
Пригибаясь, Сколот отступил до самой опушки, затем перескочил свежую клумбу и скрылся за спинкой садовой скамейки. Отсюда до двери черного хода оставалось шагов десять, причем по открытому пространству, однако место показалось более безопасным, чем темноватый парк, кишащий серыми тенями, – неудобно было разве что все время сидеть на корточках. Но если дождаться сумерек…
Вдруг на опушке, там, где он был всего минуту назад, проступил человек – словно след вынюхивал! Когда такие же фигуры возникли слева от центральной аллеи и на дальнем углу здания, по сути отрезав Сколота от парка, стало ясно, что это не случайно, они преследуют конкретно его, каким-то образом точно угадывая маршрут движения. Если сейчас они сойдутся с трех сторон – прижмут его к зданию, и будет уже не вырваться. Оставалось единственное решение: пробраться к черному ходу и войти в музей, за стеклянным фонарем и навесом самой двери не видать…
Стараясь не подниматься выше спинки скамейки, он сделал бросок под музейную стену и уже от нее проник в фонарь. Отсюда просматривалось только одно привидение, то, что шло по следу, и оно теперь маячило возле клумбы. Сколот осторожно потянул дверь – оказалась незапертой!
В гардеробном холле под парадной лестницей было темновато и пахло почему-то не забытыми вещами, стариной и пылью, а как в парфюмерном магазине – сладковатой цветочной туалетной водой. Он прислушался, присмотрелся к сумраку и сразу же нырнул за барьер вешалки, где обыкновенно спал сторож. Его лежбища в углу уже не было, впрочем как и другой мебели, – всё лишнее вынесли, стены отмыли и покрасили в больничный белый цвет, видимо подчеркивая расхожее суждение, с чего начинается каждый театр. Спрятаться тут было негде, поэтому Сколот обогнул гардеробную и очутился в парадном холле с широкой лестницей, покрытой новой, ярко-красной ковровой дорожкой.
И тут увидел экскурсоводшу, сидящую на нижней ступеньке в сиротливой и жалкой позе, несмотря на то что была принаряжена в белую кофточку, раскрашена обильным макияжем, а модная, в сосульку, прическа зачем-то увенчана огромным нелепым бантом. Эдакая горестная, промокшая насквозь Аленушка на камешке…
– Добрый вечер, – безвинным полушепотом произнес он. – А я подумал, ты в зале зеркал…
Дара встрепенулась, вскочила и случайно цокнула высоким каблучком, сама испугавшись такого звука: после генеральной уборки и косметического ремонта здание музея отчего-то стало гулким.
– Это опять вы?!..
– Мы же договорились встретиться.
– Я с вами не договаривалась. – Голосок дрожал и срывался от волнения. – Ни с кем не договаривалась… А меня обязывают!..
Казалось, она сейчас расплачется.
– Тебя заставили провести экскурсию? – сочувственно спросил Сколот. – Для важного лица?
Скорее всего, он угадал, и это отчего-то возмутило ее:
– Какое ваше дело? Кто вас впустил? Уходите отсюда!
– Спрячь меня, – попросил он. – Ты же знаешь, как отводить глаза. Все Дары это умеют. За мной гонятся какие-то серые тени. Призраки!
Она и сейчас не пожелала признаться, зашептала с испугом:
– Убирайтесь немедленно! Вы же меня подведете! Подставите! Ну как вам не стыдно?
– Тогда сам спрячусь. – Сколот нацелился на лестницу. – В зале зеркал. Никто не найдет, я уйду в отражение…
Экскурсоводша расставила руки:
– Не пущу! – И наконец-то сломалась. – Ну откуда ты взялся такой на мою голову? Ты же сейчас все испортишь! Сгинь, исчезни! Провались!
Сколот никуда не провалился и не исчез, но отступил.
– Давно бы так. Теперь я слышу голос Дары… Ладно, исполняй свой урок!
Он приоткрыл тяжелую парадную дверь и выглянул наружу – вроде никого. Солнце падало за парк, в косом вечернем свете тень от дома и деревьев покрывала весь берег вплоть до причального понтона, и даже если кто-то наблюдал за входом, то рассмотреть что-либо на сумеречном крыльце уже было трудно. Сколот прикрыл за собой створку, скользнул к колоннам и, прежде чем начать подъем, еще раз осмотрелся, выждал несколько минут. Серые тени наверняка таились где-нибудь за крайними деревьями и не выступали на открытые места, дабы не бросать теней реальных. Стараясь не шуршать, он осторожно начал скалолазный путь и взобрался достаточно высоко, когда вдруг спиной почуял горе придворной Дары: водоэмульсионная краска и вправду не держалась на старой, осыпающейся извести и сдиралась лохмотьями даже от небольшого нажима. Забравшись под карниз, он глянул вниз и увидел свои рваные следы на колоннах, однако ничего поправить уже было невозможно. Поэтому Сколот сразу же подготовил путь к отступлению: оторвал свежепокрашенную фанеру с сегмента окна, затем просунул ногу в межрамное пространство и осторожно надавил – внутренняя фанерка поддавалась.
Таджики-маляры выбросили из-под карниза траву, бутыль с водой, поэтому лечь пришлось на сухой птичий помет, забрызганный краскопультом, и затаить дыхание. Кто-то невидимый вышел из парадной двери и пошаркал подошвами по плитам крыльца – явно не экскурсоводша на каблучках. Сколот ждал, заметит или нет лохмотья на колоннах, но тут отчетливо зашипела рация и послышался булькающий непонятный говор. Вышедшего будто ветром сдуло.
