В следующую минуту глухо заурчал мотор, белесую речную гладь разрезала скоростная одинокая лодка, и уже за ней почти беззвучно выплыла белая яхта. Она прошла кильватерным следом лодки, застопорила ход прямо на фарватере, напротив музея, и на палубе появились люди, судя по мелкому росту явно китайцы – высокого американского президента с вечно открытым ртом можно было бы узнать издалека. Яхту медленно сносило вниз, и тогда она плавно развернулась, встала носом против течения и начала медленно приближаться к понтону. Должно быть, низкое ростом, но важное лицо любовалось видом старой дворянской усадьбы – двое таких же коротких на палубе изредка взмахивали руками, указывая что-то на берегу, а третий между ними стоял неподвижно.
И Стратига на палубе точно не было – саженный бородатый старик оказался бы тут выше рубки…
Китайцы, если это были они, проявляли некоторую нерешительность: яхта то подходила почти вплотную к причалу, то отрабатывала назад, удалялась к фарватеру и опять прибивалась к берегу, словно подкрадывалась к музею Забытых Вещей. Между тем речное русло заволакивали сумерки, и только белая лестница еще светилась, а потом над перилами и вовсе зажгли цепочки маленьких китайских фонариков. Немного погодя свет вспыхнул и у парадного подъезда, отчего засада Сколота ушла в тень и словно прикрылась от всякого глаза. Важное лицо все еще раздумывало или ожидало кого-то, возможно Стратига, а скорее всего – темноты. Несчастная Дара в холле, должно быть, умирала от переживания и волнений, серые призраки, осмелев, уже высовывались на освещенные места, их стриженые или вовсе бритые головы иногда поблескивали на склоне берега, у лестницы. Охрана, по сути, взяла темный, без единого огонька в окнах, музей и причал в живое кольцо, и было не совсем понятно, чего так опасается китайский генсек – если, конечно, это был он, – террористов или чего-нибудь еще. В какой-то момент люди исчезли с палубы, а сама яхта отдрейфовала вниз по течению до конца парка, и возникло чувство, что она сейчас возьмет с места скорость и уйдет.
И в самом деле, ее двигатель оживился, на носу включили прожектор и началось поспешное причаливание. В этот миг над головой что-то неярко зарделось, и, выглянув, Сколот узрел сначала атлета, освещенного со спины, и только потом окна Стратига. Свет показался странным, отраженным, не электрическим – будто камин затопили или зажгли красноватый фонарь. Сколот хотел уже выбраться на карниз, к ногам каменного изваяния, однако в это время с яхты спустились два с виду совершенно одинаковых человека и довольно бодрым шагом устремились вверх. Однако его сейчас больше притягивало рдеющее окно жилища Стратига, и он особенно не присматривался, кто на лестнице.
Сколот знал: обида – удел изгоев, чувство недостойное и низменное, даже подлое, ибо сеет вражду и нелюбовь, предательство и неверие, однако все равно ощутил на губах ее горьковатый привкус. Третью неделю он обивал порог музея, дабы встретиться с вершителем судеб, и Дары ему упорно морочили голову, а тут на́ тебе, из Поднебесной примчался…
Если только был в Поднебесной! А то, может, с удочкой сидел на берегу и похихикивал, глядя, как лишенец рыщет по парку.
Он сплюнул эту горечь, облизал пересохшие губы – не помогло. Тогда, почти не таясь, он перевернулся на спину, взялся за край карниза и, совершив подъем переворотом, оказался у ног атлета. Каменный сосед был выше, однако стоял, полуприсев на согнутую ногу, поэтому Сколот встал ему на колено, ухватился за вытянутую руку и сначала сел верхом на шею, после чего встал на плечи. И было наплевать, заметили его внизу или нет.
Опираясь на железный слив подоконника, Сколот перенес ногу на голову атлета и чуть не сверзился. Почудилось, сломал каменную шею, но оказалось, таджики даже помет с головы не смели – опылили его с краскопульта, как и старые птичьи гнезда под картушем, отчего воин стал будто с волосами. А на самом деле был лысый. Прическа осы́палась на плиты парадного крыльца, но Сколот на это не обратил внимания, поскольку наконец-то удалось заглянуть в окно.
Стратиг стоял возле камина спиной к окнам и смотрел в огонь. На плечах его была какая-то бордовая, длиннополая одежина, напоминающая плащ, а волосы стянуты ремешком-главотяжцем…
На пляже двое мужчин не приближались к Корсакову, а расположились возле гологрудой стареющей девицы, завели с ней нарочито веселую беседу, но своего пристального интереса не скрывали – откровенно разглядывали его и Роксану; не исключено, даже слышали обрывки их разговора. Оба сняли пиджаки и рубашки, подтянули пару лежаков, устроившись рядышком, и плакатный тип на правах старшего уже примерял свою пятерню к зрелым, сочным персям. Слышался зазывный смех и одновременно шлепки – девица била его по рукам. Однако растелешаться полностью они не спешили, сохраняя таким образом боевую готовность к преследованию.
Когда агентесса, познакомившись с морем, подалась осваивать сушу, Марат сам подошел к этой компании и только тут, вблизи, разглядел необычные, с вишневым отливом, глаза девицы – вероятно, вставила цветные линзы, однако выглядела естественно и притягивала внимание. Это и подтолкнуло его нарваться на скандал. Корсаков поставил ногу на лежак и сначала откровенно, с циничной усмешкой, уставился на полуобнаженную красавицу. За такое хамское поведение в России можно было без разговоров, сразу схлопотать по физиономии. В тот момент иного средства перехватить инициативу он не нашел, а сделать это следовало немедля, поскольку победа в психологическом поединке приносила положительное очко вне зависимости от исхода будущего диалога. Этому еще в школе учили: лидерствует тот, кто сразу же определяет себе место, причем любым способом и в любой ситуации, будь то перед тобой враги или друзья. И особенно друзья, ибо хорошая дружба всегда возникает после драки.
Как и предполагал Корсаков, сынок бывшего члена Политбюро болгарской компартии такого поворота не ожидал, верно изготовившись брать его измором, и заерзал на своем лежаке. Его товарищ, скорее всего «адвокат», похлопал по икре и заговорил по-французски:
– Мсье, мсье?..
Марат все еще натягивал улыбку, как резиновую маску противогаза.
– Ты мне нравишься, – сказал он девице по-английски. – У тебя потрясающие глаза, никогда таких не видел. Пойдем со мной?
Плакатный уже почти подержался за ее грудь и должен был взорваться от такой наглости, однако не взорвался, а лишь подался вперед и привстал, намереваясь что-то объяснить по-джентльменски; Корсаков не глядя и с силой пихнул его пятерней в лицо.
– Сидеть, папаша, – добавил по-русски, а сам не сводил глаз с девицы. – Ну что ты смотришь? Не понимаешь?
