К концу недели публичных столкновений стало меньше. Тюремные камеры были переполнены. Правда, однажды полиция была вынуждена применить против бунтовщиков на Пласа-дель-Сур пулемет. К воскресенью уже почти не осталось следов от недавних уличных схваток, разве что зияло несколько разбитых витрин и кое-где, там, где пытались воздвигнуть баррикады, были разобраны мостовые.
Когда я ехал сюда, то был уверен, что Агуасуль — самая спокойная латиноамериканская страна. Или я приехал не вовремя, или официальной пропаганде удавалось искусно маскировать истинное положение вещей?
Верным оказалось первое. Подтверждением тому служила и реакция Энжерса. В воскресенье вечером он заехал ко мне в отель и рассказал, что за те десять лет, которые он прожил в Вадосе, ничего подобного ему не приходилось видеть. Он только вернулся из аэропорта, где провожал жену, которую отправил к друзьям в Калифорнию, пока положение здесь не нормализуется. Оснований полагать, что это может произойти в ближайшее время, не было.
Крупным событием конца недели стало резкое выступление профессора Кортеса, направленное против Домингеса. Кортес не пытался оправдывать Люкаса, однако утверждал, что обвинения Домингеса против Колдуэлла беспочвенны. Он заверял, что своими глазами видел в трущобах Сигейраса и на окраинах города кое-что почище того, о чем сообщалось в докладах министерства здравоохранения.
Я не знал, как относиться к словам Кортеса. Ведь многое я тоже видел своими глазами. Вряд ли Кортес, который пользовался большим авторитетом, стал бы умышленно искажать факты. Однако у него было слишком богатое воображение.
Домингес хладнокровно ответил, что он выражал не только свое личное мнение, но и основывался на данных официального отчета, подготовленного Гийраном, следователем министерства внутренних дел. Другими словами, Домингес намекал, что если кто захочет опровергнуть его высказывания, ему следует обращаться непосредственно к Диасу. Кортес, очевидно, не был готов к такому повороту дела, и перепалка прекратилась.
В Агуасуле поистине имелись большие возможности для всякого рода междоусобиц и борьбы за сферы влияния. Отчасти это объяснялось автономным статусом Сьюдад-де-Вадоса, который обеспечивал ему большую независимость по сравнению с остальными районами страны, и личным покровительством президента Вадоса. Однако каждое новое событие нагнетало напряженность вокруг привилегированного положения города. И люди стали реагировать на происходящее гораздо более активно.
Меня интересовало, как эти перемены были связаны с потерей Алехандро Майора и прекращением его манипуляций со средствами массовой информации. Любопытно было также, оправдаются ли опасения Марии Посадор за будущее страны, когда создателей необычной системы управления государством уже не будет в живых.
Последние события подтверждали ее правоту.
Рано утром в понедельник мне снова позвонил Энжерс.
— Приятный сюрприз для вас, Хаклют, — сказал он полушутя. — Сам президент сегодня посетит управление и хотел бы встретиться с вами. В вашем распоряжении ровно тридцать минут. Вы успеете?
— Вряд ли, — ответил я.
Я попал в управление только через сорок минут. К счастью, сам Вадос тоже задержался.
Он выглядел гораздо старше, чем в последний раз, когда я видел его в президентском дворце. Что и говорить, бремя многолетних забот — ведь страной он правил уже давно — не могло молодить.
Я встретился с ним в кабинете Энжерса, где он изучал рельефную карту города. Самого Энжерса не было. В кабинете присутствовал еще один человек, который спокойно сидел в стороне. Он изучающе посмотрел на меня, Вадос не обращал на него внимания.
— Пожалуйста, присаживайтесь, сеньор Хаклют, — предложил он. — В трудные времена приехали вы в наш замечательный город, не правда ли?
Я кивнул в знак согласия.
Он откинулся на спинку кресла и опустил одну руку в карман пиджака.
— По существу, сеньор, я пригласил вас, чтобы попросить о любезности.
Он говорил так, будто ему было неловко выступать в роли просителя. Видимо, он хотел польстить мне.
— Вы мой работодатель, — сказал я, пожав плечами.
— Прекрасно!
Вадос посмотрел мне прямо в глаза и улыбнулся.
Он вынул из кармана серебряное распятие размером не больше двух дюймов и во время беседы поглаживал его кончиками пальцев.
— Итак, сеньор, я ознакомился с вашими предложениями относительно сноса трущоб под монорельсовой станцией. Этот документ направлен министру внутренних дел Диасу, и он упомянул о нем вчера во время чрезвычайного заседания кабинета. Документ достаточно аргументирован и носит весьма гуманный характер по отношению к тем, кого он касается. Но, к сожалению, он бесполезен.
— Простите, почему?
Вадос нахмурил брови.
— Сеньор, я рассчитываю на вашу порядочность. Вы никогда до этого не бывали в нашей стране и, вероятно, в скором времени покинете нас и будете работать в Никарагуа, Новой Зеландии или Небраске. Вокруг проекта, который вы предлагаете, разгорелись бурные споры.
— Вполне естественно, — произнес я. — Сеньор президент, как трезвый политик вы должны понимать, что когда поручают какую-то работу и затем говорят, что выполнить ее надо наполовину, то исполнитель легко догадывается, что его хозяева не понимают до конца, что они хотят. Энжерс предостерегал меня, что сеньор Диас наверняка отклонит мои предложения, однако я уверен, что только они могут окончательно разрешить проблему.
Президент лишь устало улыбнулся.
— Окончательные решения нам не подходят, сеньор! Года через два они, может быть, и пригодятся, но сейчас нам просто необходимо выиграть время, чтобы предотвратить надвигающуюся катастрофу. Как вы правильно заметили, Диас не в восторге от вашего плана. Наше правительство в определенном смысле объединяет единомышленников. Это так. Однако приходится иногда при особых обстоятельствах создавать коалиционные правительства, а в ряде стран нашего континента, как вы знаете, постоянно сохраняется чрезвычайное положение. Но я не диктатор, сеньор. Я возглавляю правительство, куда входят люди разных взглядов, которых объединяет общая цель. Диас и я не только давние коллеги, но и старые враги.
Он посмотрел на меня, ожидая ответа. Я пробормотал что-то вроде «я вас прекрасно понимаю, сеньор президент».
— Но кое-что отличает меня от всех остальных. Этот город — возможно, я вам уже говорил — мое детище, я создал его. У меня две должности: я — президент Агуасуля и мэр Сьюдад-де-Вадоса.
Я кивнул.
