Священников отвели в заднюю комнату, то ли коридор, то ли приемную для ожидания, где каменный пол был истоптан и стерт множеством башмаков так, словно тут мучили животное, которое много лет безуспешно пыталось выбраться на свободу. После недолгого ожидания провожатый по сигналу отвел священников наверх по узкой деревянной лестнице; им пришлось подняться на два пролета, не освещенных ни одним окном. Они оказались в другом коридоре, еще более напоминающем о мучимом тут животном, чем первый, и остановились перед дверью.
Голос из-за двери приказал им войти.
Они вошли в комнату, отличающуюся всеми приметами, свойственными, как это признавалось, олигархии. Это было нечто вроде зала для приемов с расставленными вдоль стен небольшими стульями, способными вместить лишь самые тощие зады. Единственное окно зала скрывала кожаная штора, сшитая так, чтобы ни один бродячий луч света извне не мог осквернить помещение.
Освещение лишь подчеркивало скудость обстановки этого зала, где высота потолка поддерживала глубокий мрак в его углах. Единственная толстая новая свеча горела в высоком подсвечнике, установленном посреди голого пола. Откуда-то тянуло сквозняком и тени на скрипучем паркете колебались.
— И сколько нам придется тут ждать? — спросил Чубсалид.
— Недолго, господин.
Считанные минуты в подобном зале показались веками, но наконец дальняя дверь отворилась. Вошли двое с обнаженными мечами и встали по сторонам дверного проема, открыв перед священниками вход в следующую комнату.
Следующую комнату освещали газовые рожки, бросающие переменчивый свет на все, кроме лица человека в мантии, сидящего в большом кресле в глубине комнаты. Газ горел у него за спиной, и лицо человека было погружено в тень. Он сидел недвижимо.
— Я верховный священник Церкви Грозного Мира Чубсалид, — звонким голосом проговорил Чубсалид. — Кто ты?
Не менее звонкий голос был ему ответом:
— Можешь звать меня олигарх.
Пришедшие священники хотя и внутренне подготовились к встрече, на мгновение потеряли дар речи от благоговейного ужаса. Они инстинктивно подались к еще открытой двери, в которую только что вошли, но солдаты с обнаженными мечами преградили им путь.
— Вы Торкерканзлаг Второй? — спросил Чубсалид.
И снова отчетливый голос ответил ему:
— Обращайся ко мне — олигарх.
Чубсалид и Аспераманка переглянулись. Наконец, бывший военачальник взял слово:
— Мы пришли сюда, уважаемый олигарх, чтобы обсудить состояние традиционных свобод нашего государства, а также для того, чтобы поговорить с вами о недавнем преступлении, совершенном...
Звонкий голос прервал его:
— Вы пришли сюда не для того, чтобы что-то обсуждать, священник. Вы пришли сюда не для того, чтобы говорить. Вы пришли сюда по обвинению в предательстве, ибо решились открыто выступить против недавних государственных указов. Вы пришли сюда потому, что кара за предательство — смерть.
— Это не так, — подал голос Парлингелтег. — Мы пришли сюда потому, что надеялись на понимание и логику, на правосудие и открытый спор. А совсем не на мрачную мелодраму, которую вы перед нами разыгрываете.
Аспераманка встал прямо перед одним из направленных на него мечей так, чтобы острие смотрело ему в грудь.
— Уважаемый олигарх, я верно служил вам. Я архиепископ-военачальник Аспераманка, который, можете не сомневаться в этом, вел вашу армию к победе против тысяч язычников Панновала. Возможно, вы не знаете — ваша армия была уничтожена при возвращении на родину. Вы слышали об этом?
Спокойный голос олигарха ответил:
— В присутствии твоего правителя ты не смеешь задавать вопросы.
— Скажи нам, кто ты такой, — подал голос Парлингелтег. — Если ты человек, то докажи это.
Не обращая внимания на то, что его так грубо перебили, Торкерканзлаг II приказал стражу:
— Открой штору.
Страж, тот самый, что привел сюда троих священников, печатая шаг, прошел к кожаной занавеси и взялся за нее обеими руками. Очень медленно, с усилием, он отвел штору в сторону и открыл длинное окно.
Серый уличный свет залил комнату. Пока два спутника верховного священника глядели наружу, Чубсалид торопливо всматривался в черты сидящего перед ним человека. Некоторое количество тусклого света упало на трон, где неподвижно восседал в тени олигарх; черты его лица проявились отчетливей.
— Я знаю вас! Конечно же, вы... — но верховный священник не успел договорить: солдат грубо схватил его за плечи и без лишних церемоний развернул к окну. Стоящий у окна стражник указал вниз.
Внизу под окном лежал как на ладони внутренний двор замка, окруженный серыми стенами. Любой, кто находился во дворе, испытывал давящее чувство из-за глядящих на него сверху рядов окон.
В самой середине двора были сложены колодцем бревна. В центре колодца был установлен высокий прочный столб. Столб окружала деревянная платформа, а сам он был огорожен деревянной клеткой. Среди бревен для легкости розжига торчали вязанки хвороста. Неподалеку в жаровне дымились угли.
Олигарх снова заговорил:
— Кара за предательство — смерть. Вы знали это еще до того, как вошли сюда. Смерть на костре. Вы посмели выступить против государства. За это вы сгорите.
Штора снова была задернута. Парлингелтег опять заговорил, и опять его голос звучал дерзко.
— Если вы посмеете сжечь нас, вы обратите религию Сиборнала против государства. На вас поднимется всякая рука. Вам не выжить. Сиборнал тоже погибнет.
— Я позабочусь о том, чтобы весь мир узнал об этом злодействе! — вскричал Аспераманка и бросился к двери, но был задержан солдатами и возвращен обратно.
Чубсалид, стоящий посреди зала, успокоил военачальника:
— Будь тверд, мой добрый священник. Если подобное злодеяние совершится здесь, в центре Аскитоша, то останутся те, кто не найдет покоя до тех пор, пока Азоиаксик не восторжествует. Перед нами чудовище, которое считает, что предательство сильнее любой армии. Скоро он обнаружит, что предательство стоило ему всего.
Неподвижный человек на троне заметил:
— Величайшее благо — выживание цивилизации в течение нескольких последующих веков. Ради этого блага все остальное можно принести в жертву. В том числе и нравственные принципы. Если восторжествует чума, то закон и порядок падут. Так всегда бывало в начале Великой Зимы — в Кампаннлате, в Геспагорате и даже в Сиборнале. Армии, обезумев, бежали, ученые записи жгли, культурные памятники цивилизации уничтожали. Торжествовало варварство.
Но в этом Году, этой Зимой, мы победим/должны будем победить. Сиборнал превратится в крепость. К нам уже никто не способен проникнуть. Вскоре ни одна живая душа не сможет уехать или уплыть из страны. На четыре века мы превратимся в оплот закона и порядка, да прольются об этом слезы стай голодных волков. Мы будем жить тем, что дает нам море.
