– Человеку плохо, живот прихватило, вот.
– Ыыы-хррр, – сказал Семён и прислушался. Милиционер провёл дубинкой по прутьям решётки и крикнул в коридор:
– Эй, Сникерс! Поди сюды, тут один клиент больного из себя корчит, подстрахуешь.
Послышались приближающиеся грузные шаги, и чей-то, должно быть, того самого Сникерса, густой голос с ленцой поинтересовался:
– Тута, шо ли? Ну дык открывай.
Прозвякали ключи, но тут откуда-то сбоку донёсся ещё один голос:
– Эй, начальник, не ведись на понт, подстава это.
Звяканье затихло, и наступила нехорошая тишина.
– А это что за голос из параши? – спросил после недолгого молчания первый милиционер.
– Точно тебе говорю, начальник, подстава. Я слышал, как они договаривались дурку сыграть.
– Вот даже как? Слышь, больной, чё люди говорят?
– Ы-ы-ы-ы, – простонал Семён, и столько тоскливой обречённости звучало в этом стоне, что Станиславский аплодировал бы стоя.
– Живот, говоришь, болит? Не-е, мужик, не болит у тебя живот. Но, тля буду, ща заболит. И не только живот. Давай, Сникерс, полечим больного.
Ключи звякнули ещё раз, и дверь со скрипом открылась.
Больше Семён с закрытыми глазами лежать уже не мог. Он быстро вскочил и прижался спиной к стене. Открывшаяся взору картина его ничуть не удивила: два милиционера, один среднего роста, зато другой ростом под потолок и весом, пожалуй, за центнер, стояли, поигрывая дубинками, у входа и с одинаково нехорошим выражением на лице следили за Семёном. Тот, который поменьше, усмехнулся:
– Слышь, Сникерс, может, нам в доктора пойти? Ты глянь, мы ещё к лечебным процедурам не приступили, а у больного уже значительное улучшение.
– Гы, – сказал Сникерс, – гы-гы. – И оба двинулись на Семёна.
«Вот теперь точно попал», – подумал Семён и ошибся. В дело вступил четвёртый участник этого действия, про которого все остальные как-то позабыли. Со стороны стражей правопорядка это было непростительной ошибкой. Наручники описали в воздухе сверкающую дугу, завершившуюся у виска первого из них. Милиционер ничком рухнул на пол. На физиономии Сникерса возникло озадаченное выражение.
Воспользовавшись моментом, Семён пронырнул под дубинкой к упавшему милиционеру, точнее к его кобуре. Кобура оказалась застёгнутой. Ощущая затылком неотвратимо приближающиеся три четверти метра твёрдой резины, Семён остервенело рвал из кобуры пистолет. За спиной послышалась возня, сдавленные вздохи, и, так и не получив по голове дубинкой, Семён наконец выдернул пистолет, схватил его как придётся и, разворачиваясь, прошипел страшным шёпотом: «Не шевелись, убью!» И замер от представшего взору гротескного зрелища. Здоровенный милиционер, тихо подвывая, лежал на боку в той же позе, в которой недавно пребывал Семён. Правда, руки к телу тот прижимал пониже, прикрывая некую более ценную часть тела. А вокруг, как пчела вокруг медведя, крутился Семёнов неожиданный соратник, награждая поверженного блюстителя правопорядка размашистыми ударами. Впрочем, продолжалось это недолго – получив пару раз ботинком по затылку, милиционер затих. Паренёк перевёл дух и улыбнулся Семёну:
– Хорошо удар держит, вошь цветная. Ладно, я как чувствовал – гады надел, был бы в кроссовках, было бы туго. Чего там у тебя? Макаров?
– Э, – только и сказал Семён, опуская пистолет.
– Точно, макар. Это нормально, пойдёт, – паренёк присел возле милиционера, – а то кое-где ментов пэсээмами вооружают, прикинь. Из него ж только застрелиться, если что… Блин, тяжёлый – помоги.
Семён, недоумевая, помог перевернуть лежащего, но тут же заметил кобуру и понял. Пистолета, однако, в кобуре не обнаружилось. Обнаружился там сотовый, практически раздавленный, и небольшая пачка купюр, свёрнутая в трубочку и перетянутая резинкой.
– Вот урод, – произнёс паренёк и разочарованно выпрямился. – Дай ствол.
– Зачем? – удивился Семён.
– А ты что, с ним обращаться умеешь?
– Уж получше тебя, наверно. – Семён скептически хмыкнул.
– Давай покажу, – раздражённо потребовал паренёк. – Не томи, ща нагрянет ещё кто-нибудь.
Семён неохотно протянул пистолет. И тут же восхитился: щелчок – вылетает обойма, звук передергиваемого затвора, патрон, мелькнувший в воздухе, тут же ловится и вставляется в обойму, обойма – в рукоятку, ещё раз – звук затвора – и пистолет исчезает под надетой навыпуск рубашкой. И всё это – за полторы-две секунды. Семён только присвистнул. Паренёк удовлетворённо кивнул:
– Хорошо смазан. И вообще – в порядке. – Обернулся к первому милиционеру: – Молодец, хвалю.
Милиционер невнятно застонал.
– А вот за патрон в патроннике – выговор, – паренёк с чувством пнул лежащего в голову (Семён аж вздрогнул). – Вам чё положено? Ствол – пустой, пушка – на босоножке.[2] А у тебя чё?
Вопрошаемый с ответом затруднился.
– То-то же. – И паренёк с улыбкой повернулся к Семёну: – Ну – на свободу с чистой совестью. Кстати, как тебя кличут-то, дядя?
Семён назвался.
– Сёма, стало быть. А меня можешь Чики звать. Давай, Сёма, двигаем.
Чики вышел из клетушки, прихватив торчащую из замка связку ключей, сделал пару шагов к выходу, повернулся к решётке соседней камеры и начал там что-то пристально выглядывать. Из камеры послышалось невнятное бормотание. Семён встал рядом и взглянул внутрь – в камере располагалось с пяток личностей различной степени потрёпанности, все молчали, настороженно посверкивая глазами.
– Ты, слушай сюда, – резко бросил Чики. – Ты, морда, тебе говорю!
– А чё я-то? – вполголоса отозвался один из сидельцев и закашлялся.
– Покашляй мне, сука, – с мрачным обещанием в голосе отозвался Чики. – Мир тесен, ещё свидимся, козёл. – Кивнул Семёну: – Пошли.
И они пошли по короткому коридору, мимо настороженно замерших камер. Чики открыл железную дверь в конце коридора, выглянул:
– Чисто, – и вышел наружу.
Семён последовал за ним. Чики захлопнул дверь, разом отрезав возникшую было в каталажке возню и возгласы.
– Так, – сказал Чики, – напрямую не пойдём, пойдём через второй этаж. Ментовка типовая, я примерно ориентируюсь. Давай за мной, – и устремился по лестнице наверх.
Семён безропотно последовал за ним. Поднялись на второй этаж, беспрепятственно прошли по коридору до другого лестничного пролёта и направились вниз. Эта лестница выводила в холл – через проходную. Сидевший у проходной милиционер повернул голову без особого, впрочем, любопытства, но Семён почувствовал в груди холодок. Назревали неприятности. Положение спас, разумеется, Чики. Он вдруг обернулся к Семёну, дёрнул его за рукав и извиняющимся голосом произнёс:
