- Мне с тобой нравится, - сказал мальчик.
В пять сорок они зажгли и задули торт, мальчик улыбался и Старуха не стеснялась огромного количества свечей. Она даже пошутила насчет своего возраста. Весточку обвязали красным бантом и налили ей шампанского. Старуха ощущала в груди сразу несколько совершенно новых чувств: во-первых, её не оставляла тяга к самопожертвованию; во-вторых, она ревновала мальчика к каждой вещи, к которой он прикасался; в-третьих, до жути хотелось быть откровенной и рассказывать о себе такое, что скрываешь даже от себя; в четвертых, в ней сквозила странная печаль обреченности. Каждое из новых чувств просилось на бумагу, стремилось стать стихом.
- Пообещай, - сказала она, - что ты никому не станешь улыбаться так, как ты сегодня улыбался мне.
Еще вчера она была слишком деревянной, чтобы сказать подобную глупость.
Уезжая на поэтический вечер, она привычно заперла мальчика в подвале. В этот раз она оставила с ним Весточку, для компании.
Машина плыла сквозь вечереющий город. Старуха сидела на заднем сиденьи и смотрела на пальцы шофера. Ей очень хотелось поцеловать эти пальцы и она знала, что сейчас вполне способна на такое. Ей приходилось сдерживать себя. В полусознании струились полустихи и воплощались в прекрасные строфы.
Старшешкольная графоманка уже окончила школу с похвальной грамотой по литературе и превратилась в непристроенную выпускницу с толстыми щеками и глазами фанатки. Она что-то плела о Пушкине, но это больше не раздражало Старуху.
Она начала свой вечер сразу с новых стихов. Она забыла одну из строк и, вместо того, чтобы взглынуть на бумажку, вставила неожиданную строку, вынырнувшую из океана новых переживаний. Потом её понесло.
Она заговорила связными стихами, сбиваясь с верлибра на окаменело-классический ямб (пятистопный) и снова возвращалась к верлибру. Стихи были лиричны и непристойны.
Графоманка выпучила глаза и держала руки на весу, чтобы сразу захлопать, как только Старуха остановится. Но Старуха не останавливалась. Она уже излила на слушателей целую поэму; поэма плавно переростала в роман в стихах. Графоманка устала, опустила руки и смотрела в спинку крела, все более разочаровываясь в Пушкине. Ее графоманский мир рушился.
- А Старуха-то наша сошла с ума, - тихо сказал кто-то за спиной, - в её возрасте и сочинять такие стихи!
- Много вы понимаете! - ответила графоманка. - Наша Старуха - это новый Пушкин; и даже более того ваш Пушкин - это старая наша Старуха!
Голос за спиной спорить не стал.
В это время мальчик сидел на ступеньке и читал Верлена. Весточка прижалась к его ногам и тихо скулила, почти онемев от страха. Весточка чуяла крыс. А крысы чуяли Весточку. Фонарь стоял рядом и все двенадцать живых шнуров медленно ползли к нему, подбираясь с разных сторон. Сегодня фонарь светил тускло, потому что батарея была старой. Крысы гуляли по периметру и изучали обстановку.
Два живых шнура упали с полки на плечи мальчику. Еще один оказался у него на коленях. Мальчик не боялся акации потому что прывык к ней и знал, что она может медленно ползать. Чему только ни научишься, если хочешь выжить.
Одна из ветвей начала обвиваться вокруг его туловища, другая схватила за ноги. Мальчик пошевелился и понял, что не может вырваться: при каждом движении колючки впивались в тело. За долгие часы сидения в подвале он привык разговаривать с акацией как с человеком.
- Не дави меня так сильно, - сказал он, - ты больно колешься.
Одна из крыс свалилась с полки прямо на Весту и вцепилась в красный бантик. Веста заверещала и бросилась в темноту. Мальчик попробовал броситься за ней, но упал, опутанный акацией.
- Пусти меня, - сказал мальчик, - я должен помочь, иначе они её сьедят.
Веста верещала на самых высоких нотах. Она взвизгнула со смертельным отчаянием и захрипела. Послышался тихий писк многих голосков и тихий довольный топот сотен лапок. Крысы торжествовали.
Акация держала его всеми себлями; она даже уползла от фонаря.
- Спасибо, - сказал мальчик, - теперь можешь отпустить. Я уже не пойду туда, обещаю.
Хватка акации стала ослабевать. Мальчик отодвинул от себя стебли и положил их поближе к фонарю. Потом он встал и пошел к наружной двери, оставив фонарь акации. Немного хотелось плакать, совсем немного. Он не так уж сильно любил Весточку. Хотелось плакать от того, что чуть не погиб сам. Крысы шелестели у ног, но не трогали. Здесь у них не было перевеса в живой силе. Основная живая сила доедала Весточку.
Он услышал, как остановился автомобиль. Старушачьи шаги поспешили к подвалу. Дверь открылась и он упал в обьяния, такие же крепкие, как и обьятия акации. Старуха целовала его мокрыми губами.
- Они сьели Весту, - сказал мальчик.
- Кто? - удивилась Старуха.
- Крысы.
Старуха ещё не вполне оправилась от поэтического и любовного бреда. Она провела мальчика в комнату и налила два бокала.
- За мой успех!
И выпила. Мальчик стоял с опущенной головой. Старуха налила ещё бокал.
- За нашу любовь!.. Ты не будешь пить?
- Крысы, - сказал мальчик.
- Какие крысы?
- Из подвала. Они сьели Весту.
Старуха выронила бокал.
- Господи, они же могли сьесть и тебя!
Она обмерла, представив, что могла бы снова остаться одна в этом доме.
- Могли. Но меня спасла акация.
- Не говори глупостей.
- Она схватила меня и держала, пока они ели Весту. Если бы я побежал на помощь, они сьели бы и меня.
Он положил томик Верлена у зеркала.
- Ну и Бог с ней, - сказала Старуха, све равно она была старой, скоро бы сама умерла. Пойдем в спальню.
В спальне они повторили утреннюю процедуру с некоторыми приятными вариациями. Старуха легла на спину и смотрела в темный потолок.
- Я тебя люблю, - сказала она, - ты знаешь, что я тебя люблю?
- Я тоже, - ответил мальчик.
- Нет, - сказала Старуха, - ты не знаешь, что это. Ты не знаешь, как я тебя люблю. Как любит жизнь приговоренный к смерти. Как любят свободу сто тысяч джинов, запертых в одной бутылке. Как любят свет сто тысяч ослепленных. Ты не знаешь, что это такое.
- Она меня тоже любит, - сказал мальчик.
- Кто?
- Акация. Она меня тоже любит, иначе бы она меня не спасала.
Поэитческие сравнения замерзли у Старухи на языке.
- Ты говоришь - тоже?
- Да.
- Ты сравниваешь меня с деревом?
- Да, - сказал мальчик, - она совсем такая же как ты. Она тоже меня любит. И она такая же худая и длинная.
- А кого из нас ты любишь больше?
- Одинаково, - ответил мальчик, - потому что вы одинаковые.
Он скоро уснул.
Старуха долго лежала, глядя в потолок. Потом она осторожно встала, не разбудив мальчика, и пошла в чулан. Там она нашла две бутылки какой-то горючей жидкости, которая осталась ещё со времен отца. Если акацию нельзя срезать или выкопать, то сжечь её уж точно можно.
