Ко мне подходил, заломив кепи набекрень, в синей блузе, с мешком, наполненном письмами, веселый и торжествующий почтальон.
— Ха, ха! Я ведь кричал вам вчера вечером, что вы ошиблись дорогой! — сказал он мне, растягивая слова.
Я узнал крестьянина, кричавшего мне что-то в Грей-л’Аббей, но не ответил, потому что был очень злобно настроен.
— Да вы едете-то в Фонваль? — спросил он снова.
Я разразился против Фонваля, не помню уж каким, языческим проклятием, в котором шла речь об отправке всей местности, со всеми жителями, ко всем чертям.
— Потому что, если вы туда едете, то я вам покажу дорогу. Я несу туда почту. Только поторопитесь, ведь сегодня двойная почта, потому что сегодня понедельник, а по воскресеньям я не прихожу.
Говоря это, он вытащил письма из мешка и стал разбирать их.
— Покажи-ка мне это письмо, — сказал я ему быстро. — Да, это — в желтом конверте.
Он недоверчиво взглянул на меня и показал его издали.
Да, это было мое письмо! То самое, в котором я сообщал о своем приезде, и оно-то, вместо того, чтобы дойти днем раньше меня, пришло на целую ночь позже.
Это злоключение объясняло поведение дяди и прогнало мое плохое настроение.
— Садитесь ко мне, — сказал я. — Вы покажете мне дорогу… а кроме того, мы побеседуем.
Мы тронулись в путь. Наступало утро нового дня.
Густой туман мало-помалу рассеивался, точно солнцу, после того, как оно осветило сумерки, нужно было их еще прогнать, как будто эти исчезающие испарения были запоздалой тенью тумана, какой-то тенью ночи на поверхности дня, удаляющимся призраком исчезнувшего привидения.
Автомобиль медленно ехал по извилистым аллеям лабиринта. Изредка, на перекрестке нескольких дорог, почтальон сам колебался, на какую указать.
— С какого времени прямая дорога заменена этим лабиринтом? — спросил я.
— Это устроили четыре года тому назад, приблизительно через год после того, как г. Лерн окончательно поселился в замке.
— Вы не знаете, с какою целью это сделано?.. Вы можете говорить совершенно откровенно, я — племянник профессора.
— Ну… потому… впрочем, он большой оригинал.
— Что же он делает такого необычайного?
— Ах, Боже мой, да ничего особенного… Да его почти никогда и не видно! Это-то и страннее всего. Раньше, когда еще не было этой запутанной штуки, его часто можно было встретить: он прогуливался по полям, ну, а после этой постройки, теперь… дай Бог, чтобы он хоть раз в месяц показался, и то, когда приезжает в Грей, чтобы сесть в поезд.
В сущности, все странности поведения моего дядюшки начались одновременно: постройка лабиринта совпала с изменением в тоне писем. Значит, в это время что-нибудь сильно повлияло на него.
— А его сожители? — возобновил я разговор. — Немцы?
— Ну, эти, сударь, это какие-то невидимки. Да, кроме того, представьте себе, что я, которому приходится бывать в Фонвале шесть раз в неделю, я уж и не помню того времени, когда в последний раз видел парк, хоть краешком глаза. За письмами к воротам приходит сам Лерн. Вот какая перемена! Вы знавали старого Жана? Ну так вот: он бросил службу и уехал, его жена тоже. Поверьте, что все это так, сударь как я вам рассказываю: нет больше ни кучера, ни экономки… ни даже лошади.
— И все это началось четыре года тому назад, не так ли?
— Да, сударь, так.
— Скажи, голубчик, ведь здесь много дичи, не правда ли?
— Ну, знаете, не скажу. Пара зайцев, несколько кроликов… Но зато слишком много лисиц.
— Как, неужели нет косуль, оленей?
— Ничего подобного!
Меня охватило странное чувство радости.
— Вот мы и приехали, сударь.
И действительно, за последним поворотом оказалась прямая аллея, кончик которой Лерн сохранил. Два ряда лип вытянулись по краям ее, и из глубины аллеи ворота Фонваля как бы подвигались нам навстречу. Перед воротами аллея расширялась в полукруглую площадку, а за воротами крыша замка выделялась синим пятном на зеленом фоне деревьев.
Ворота, соединявшие утесы стены, сильно постаревшие, были по-прежнему покрыты черепичной кровелькой; изъеденное червями дерево местами крошилось; но звонок нисколько не изменился. Звук его, радостный, светлый и отдаленный, так живо напомнил мне мое детство, что я чуть не заплакал.
Нам пришлось подождать несколько минут.
Наконец, раздался стук сабо.
— Это вы, Гийото? — раздался голос с типичным зарейн-ским акцентом.
— Да, господин Лерн.
Г. Лерн? Я посмотрел на своего проводника, разинув рот. Как, это мой дядя говорил с таким акцентом?..
— Вы раньше обычного времени, — продолжал тот же голос.
Раздался звук отодвигаемых засовов, и в образовавшуюся щель просунулась рука.
— Давайте…
— Вот, господин Лерн, держите; но… со мной приехал еще кто-то, — тихо произнес внезапно притихший почтальон.
— Кто такой? — нетерпеливо вскричал голос; и в чуть-чуть приоткрытую калитку протиснулась фигура человека.
Это, действительно, был мой дядя Лерн. Но жизнь наложила на него курьезную печать: по-видимому, она сильно потрепала его; предо мной стоял свирепый и неряшливый субъект, седые, сероватые волосы которого свисали на воротник истрепанного, поношенного костюма; преждевременно состарившийся, он глядел на меня сердитыми глазами из-под нахмуренных бровей.
— Что вам угодно? — спросил он у меня суровым тоном.
Произнес он: «Што вам укотно?»
На минуту меня охватило сомнение. Дело в том, что это трагическое лицо, начисто выбритое и жестокое, ни с какой стороны не напоминало больше лица доброй, старой женщины, и я испытал при виде его два противоречащих друг другу ощущения: что я его узнал и что все-таки он был неузнаваем.
— Но, дядя, — пролепетал я, наконец, — это же я… я приехал повидаться с вами… с вашего разрешения. Я написал вам об этом, только мое письмо… вот оно… мы прибыли одновременно. Простите за рассеянность.
— А, хорошо! Надо было сразу сказать. Я должен перед вами извиниться, племянник.
Внезапная перемена фронта. Лерн засуетился, покраснев, сконфуженный, почти подобострастный.
— Ха, ха! Вы приехали в механической коляске. Ага! Ее нужно куда-нибудь поместить, не правда ли?
Он открыл ворота настежь.
— Здесь часто приходится самому себе услуживать, — сказал он под скрип старых ворот.
При этих словах дядя усмехнулся, Но, видя его растерянный взгляд, я готов был держать пари, что ему было не до смеха и что мысли его витают где-то в другом месте.
Почтальон распрощался с нами.
— Сарай все там же помещается? — спросил я, показывая направо, на кирпичный домик.
