Он стоял за мольбертом и лишь изредка оглядывался в мою сторону.
Его подружка хранила молчание и больше не показывалась.
Возникло ощущение, что мы с собеседником одни.
- Если капитал не увеличивается, говорил отец, то общество хиреет. Поскольку я не усвоил этого основного закона, он не намерен субсидировать и усугублять мои заблуждения. Однако после смерти он обещал оставить мне миллион.- И Рудольф грустно улыбнулся.
- Вам эта сумма нужнее сейчас,- вставил я.- Разве ему не все равно?
- Видите ли... Отец все еще пытался заставить меня вернуться "на путь истинный". Я не могу быть в претензии к нему.
- Разве, в вас не течет кровь Тирбахов?
- Отношение в таких семьях строятся не на кровном родстве. В девять лет у меня уже был приличный счет в банке, пожалованный мне, так сказать, авансом на всю жизнь. Я должен был позаботиться об его увеличении. Я мог приобрести акции, даже начать небольшое дело, и на родительскую щедрость больше не рассчитывать... Но вклад быстро иссяк, а делать деньги я так и не научился.
Природа мудра и прозорлива! И, конечно, не случайно она заставила этого не приспособленного к деловой жизни юношу так отчаянно противостоять планам отца.
Я невольно вспомнил, что мой отъезд из дома тоже не обошелся без инцидента с родителями. И может быть, из-за этой схожести наших судеб почувствовал к молодому художнику особую симпатию.
Работы Рудольфа были, несомненно, отмечены печатью одаренности. Но добьется ли он признания? Ответить на этот вопрос не мог никто, так как успех в искусстве подобен лотерее и часто зависит от случайных обстоятельств. Далеко не последнюю роль здесь играют опять-таки деловые качества.
Итак, я мог написать трогательный очерк о сыне известного миллионера, вынужденного зарабатывать на хлеб картинками...
Трудная полуголодная жизнь, бытовая неустроенность в настоящем и полная неизвестность в будущем... И в этих жестоких условиях, когда жизнь безбожно ломает и искривляет человеческие души, он сумел сохранить внутреннюю чистоту и доброжелательное, даже всепрощающее отношение ко всем, которые сквозили в каждом его слове.
Но в своей статье я был обязан недвусмысленно встать на сторону отца. В заповеди сыну Эдвард Тирбах изложил основополагающие законы нашего общества, которые должны были, подобно религиозным догмам, приниматься на веру.
Мне хотелось помочь Рудольфу, но как изменить отношение к нему отца? Я медлил уходить из мастерской, пытаясь найти обстоятельства, которые могли бы оправдать "блудного" или "заблудшего" сына в глазах "света".
Рудольф сказал, что беседы на посторонние темы помогают ему в работе над картиной: он не отходил от мольберта. Писал в основном по памяти, иногда пользовался предварительными карандашными набросками.
Через день я снова зашел в мастерскую. Он вновь отклонил мое приглашение в ресторан. К таким заведениям он питал устойчивую антипатию и предпочитал дешевые харчевни.
Я принес разных продуктов, и мы устроились за выцветшей занавеской прямо на лежаке. Рудольф демонстративно опростился, старался казаться "человеком из народа".
- Вот это по мне,- говорил он.- Милая, домашняя обстановка. Свобода и непринужденность. Никаких условностей, можно все брать руками. А что ресторан? Чопорность, натянутость, музейная атмосфера зеркал и хрусталя.
Ресторан для Рудольфа стал неотъемлемой принадлежностью того класса, с которым он порвал. И в своем идейном неприятии он был последователен.
Во время нашей беседы в мансарде появился невысокий джентльмен. Он слегка прихрамывал и опирался на бамбуковую трость.
- Добрый день, господа,- поздоровался вошедший.- Мне сказали, что здесь я могу найти Рудольфа Тирбаха.
- Это я,- представился мой художник.- С кем имею честь?
- Ким Варлей... хотел бы поговорить с вами.
- Я вас слушаю.
- Может быть, перенесем нашу беседу в более удобную обстановку? - Он покосился в мою сторону.
- Самое удобное для меня - беседовать у мольберта... Вы можете ничего не скрывать от моих друзей.
Гость окинул меня и выглянувшую на миг Полетт внимательным взглядом.
- Я принес вам печальную новость, господин Тирбах.
- Что-нибудь с отцом? - Рудольф отложил кисть.
Медленным наклоном головы гость подтвердил эту догадку.
- Что с ним?
- Автомобильная катастрофа.
- Он жив?
- Как вам сказать? В общем, он в реанимации...- После паузы он добавил: - Дело в том, господин Тирбах, что вашего отца можно спасти.
- Спасти?
- Эдвард Тирбах пока в глубокой гипотермии. У него пролом черепа, необратимая травма мозга... Если ему сделать пересадку головы, он будет жить.
Тут я вспомнил, что видел этого человека в конторе по консолидации, у своего шефа. Это главный юрист Центра биологических перемещений!.. Сердце мое забилось сильнее.
- Что для этого нужно? - спросил Рудольф.
- Ваше согласие на операцию.
- И больше ничего? - Полетт вышла из-за мольберта.
- В настоящее время ничего. Вы заключите договор на свое наследство.
- Но, спасая моему свекру жизнь, вы лишаете нас наследства, а себя гонорара,- напомнила Полетт.
- У нас уже имеется свидетельство о смерти Тирбаха, составленное по всем правилам.
- Ах, вы уже все продумали! - Полетт приблизилась к Варлею.- Но что это даст? Станет ли отец Рудольфа полноценным, неизвестно, а мы, без сомнения, потеряем миллион.
- Любимая жена Эдварда и наследница его миллиардов наотрез отказалась от пересадки. А вы, будучи в опале, отдаете последнее. Эти факты способны сильно повлиять на симпатии старого Тирбаха.
- О чем вы спорите? - раздался голос Рудольфа.- При чем здесь деньги, когда речь идет о жизни отца?!
- Господин Тирбах, для утверждения соглашения нам необходимо поехать в Делинджер,- предложил Варлей.
- Сколько времени это займет? - опять выступила вперед Полетт.
- За неделю управимся.
- А не могли бы вы оформить соглашение здесь? - спросила Полетт.- Дело в том, что у Руди выпускные экзамены. Поездка может все сорвать.
- Пока мы должны избегать всякой огласки... А здесь...
Я понял, что пришла моя очередь вступить в разговор:
- Дорогой Рудольф, я могу быть твоим поверенным во всех делах.
После обсуждения этого предложения Рудольф выдал мне доверенность на полномочное ведение переговоров и на подписание соглашения о приживлении Эдварду Тирбаху головы донора.
Варлей не торопился расстаться с молодым Тирбахом. Но заговорить с ним при мне не решался. Я догадался, что могу быть посвященным в какую-то тайну, и не отходил от Рудольфа ни на шаг.
Увидев тщетность своих намерений остаться с Рудольфом наедине, Варлей наконец выдавил:
