К несчастью, министр имел полную возможность запретить торг патентом, если последний имеет важное воздухоплавательное значение.
— Чего тут думать, — Остензон покрутил в пальцах тяжёлую серебряную ложку. Немедленно появился половой, лихо щёлкнув каблуками, искательно заглянул в глаза важному гостю, но не прочёл там ничего для себя, и столь же стремительно исчез.
— Интерес очевиден. Россия получит доступ к дирижаблям «Монгольфье». Наши «Витязи» хороши, конечно, — в безветренную погоду да в жаркий день. А «Монгольфье» — это будущее. Не отстать бы от прогресса — вот и весь интерес. Этого, с государственной точки зрения, и должно быть достаточно. Или старик всё бредит военными маршами?
— Но ведь была же аэровойна, — Крекшин звякнул крышкой портсигара, достал длинную греческую пахитосу. — Одолжайся, пожалуйста, — протянул он серебряную коробочку другу.
Тот с удовольствием взял пахитосу, размял в пальцах.
— А молодые сейчас не говорят «одолжайся», — заметил он. — Вот уже и язык меняется. Стареем, брат. А прогресс мимо идёт. Как бы не отстать… Всем разумным людям ясно, что война между цивилизованными державами совершенно невозможно, тем более воздушная.
— Но ведь было же, — Крекшин подвинулся чуть ближе к собеседнику, — было… У меня дед с немецкого фронта в четырнадцатом году без ноги пришёл. И кашлял всё время вот этак… газов. А, между прочим, бомбы с «Цепеллинов» ихних очень даже сбрасывали.
— За что и поплатились, — Остензон нервно дёрнул уголком рта, что было верным признаком подступающего раздражения. — Хотя я всё же понимаю немцев. Стамбульский мир был унизительным. Но всё же — война была похабная, но короткая. Четыре месяца всего. А раньше по сто лет воевали.
— Так что с того? Всё равно все государства военные аэростаты содержат. Известное ж дело, — огрызнулся Крекшин. — А против кого, спрашивается?
— Суеверие, дикость… — Лев Генрихович снова поморщился. — Есть такая вещь, как военный бюджет. Как он наполняется свыше положенного, так они, понимаешь, новый дирижабль строить начинают. И ведь знают, что зенитная электропушка сбивает любой пузырь за одно попадание, а всё туда же…
Крекшин промолчал, потому что довод был отчасти справедливый.
— Кстати сказать, — Крекшин немедленно напрягся, зная, что за этим последует, — что вышло с английским делом?
Ипполит Мокиевич вздохнул, стараясь выглядеть натурально.
— Пока тёмная водица. Крутят они что-то…
Английский интерес Крекшина был связан с недавним изобретением профессора Рейли, о котором в последнее время ходило столько разговоров. В принципе, идея получения электрической энергии путём разложения атомного ядра была теоретически доказана ещё в сороковые годы. Однако, практического применения эти построения не имели: радий стоил дороже золота, а более дешёвый уран содержал нужный изотоп в ничтожном количестве, причём получить его химическим путём не представлялось возможным. Исследование же иных способов его производства требовало огромных финансовых вложений, на которые никак не находилось охотников. Профессор Рейли, однако, во вспомоществованиях к исследованиям не нуждался, располагая капиталами своей жены, эксцентричной богачки Джулии Виндельбанд. По слухам, на свои опыты он истратил почти всё её состояние, однако добился-таки успеха, создав некий «хроматографический метод разделения изотопов». В заинтересованных кругах поговаривали даже о перспективах «атомной энергетики», имеющих виды стать третьим альтернативным источником энергии, помимо воды и угля…
Крекшин ездил в Лондон, разговаривал с Рейли, и остался при следующем мнении: что-то в этом есть, но участие в этих делах надо обозначать с осторожностью. С Остензоном на эту тему он говорить пока не решался, понимая, что энергичный Лев Генрихович, предпочитающий в денежных делах американский принцип «Yes or No», не одобрит его топтания на месте и долгих раздумий.
— Ну, дорогой, что за слово — «крутят»? — Остензон махнул рукой, и Крекшин понял, что в прогнозе своём не ошибся, — или у них есть что-то предложить, или нет. Если нет, надо кончать разговор. Если есть, спрашивать цену и условия участия. Иначе дела не будет… Но я вижу, ты молчишь. Значит, сам не определился. Так?
— Так, — подтвердил Крекшин, и, желая скрыть смущение, ещё выпил. — Хороша… — он утёр пястью усы и бороду. — Прямого смысла в изобретении Рейли я пока не вижу. Даже если он построит этот свой «атомный реактор», уголёк-то всё равно дешевле выйдет. А вот военное значение…
— Опять про военное! Ты же знаешь, как я смотрю на эти вещи. — Остензон поёрзал, усаживаясь поудобнее, сплёл пальцы, и начал рассуждать. По всему видно было, что говорит он не по первому разу, и хорошо обдуманное.
— Миром правит энергия. Меняется энергия, меняется и мир. Пока мы дровами топились, было одно. Потом паровые машины и уголёк подоспели, стало другое. После этого — электричество и спирт. Кто у нас сейчас главный в мире? Не правительства уже, нет… Электрические компании, угольные, и транспортные! Главная энергия у нас — электричество, ну это понятно. Вспомогательная — спирт, тоже понятно. Уголь, значит, он и в котлах горит, и в спиртовые реакторы его засыпают, опять же. Ну и перевозка всего этого по рельсе или по шоссе, тролли-басами и спиртовозами… Вся система друг на дружку завязана… Ну да не в том соль. Я о чём толкую? Электрический ток по проводам течёт. Вагонетки по рельсам ездят. А что такое война? Что людей убивают, ладно… Но провода рвутся, рельсы корёжатся! И вот ты мне скажи — кто сейчас на это пойдёт?
В кармане Остензона мягко пропел репетир. Финансист потянул за золотую цепочку, и извлёк на свет радио-телефон в виде массивной брелоки. Приложил к уху, послушал, потом отрывисто сказал «yes». Нажал на рычажок, отключающий связь.
— Вот, кстати, — он положил брелоку перед купцом, — последняя модель, прямо из Парижа. Корпус серебряный, одновременно служит антенной. Ловко.
— Финтифлюшка, — пробурчал Крекшин, известный своим пристрастием к немецким золотым «Сименсам», увесистым, но надёжным. — Да и вообще, на наших станциях только немецкие модели и работают. А во французских — то шёпот, то треск… Так что про войну-то?
— А, ну да. Я о чём! Кто, на самом-то деле, войну остановил в четырнадцатом? Неужели эти болтуны политиканы? Крупные промышленники, вот кто! Электрификация Европы и России требовала немедленного мира, и созыва международной конференции…
— Что-то ты всё не про то. Провода, рельсы… Промышленники. Это всё какой-то… материализм у тебя получается, — Крекшин произнёс сложное слово с запинкой. — Я так думаю, люди мягче стали под влиянием развития. Почитай как восемьдесят лет без войны живём.
