– Наверное, готовил себе токану, – вполне разумно покивал Ботаник. – Он это любил. С парной телятиной.
– А Василе Миля? Разве не он должен был подарить победу Кондукатору? А что он сделал? Ты помнишь, что он сделал?
– Застрелился.
– Да, тата, предал!
– Можно добавить мелко нарезанный лук, – уже не так разумно, но понимающе покивал Ботаник. – Когда мука порозовеет, плеснуть в нее две ложки домашнего столового вина.
– Все предали Кондукатора, тата! Ни один человек, клявшийся ему в верности, не встал за его спиной!
– И, конечно, фригэруй, – уже совсем неразумно причмокнул губами Ботаник. – Подрумянить печень в коровьем масле.
– И Виктор Стэнкулеску оставил Кондукатора! Даже Виктор! Ты слышишь, тата? Тебя не было, тебя тогда отозвали. Я жалел, что тебя нет. И Вирджил Мэгуряну! И Джелу Войкулеску! – Румын застонал, сжав голову влажными руками. – Кто громче Виктора рассуждал о великой Дакии? О великой свободной Дакии, которая протянется от Вены до Чёрного моря. Кондукатор, как никому, верил Джелу. А Джелу скомандовал десантникам: «Стреляйте в них! Стреляйте! Приказываю». И десантники стали стрелять в Елену и в Кондукатора…
– Чулама…
– Все предали, тата. Я тоже едва ушел. Они перерыли весь отдел, смели отчеты с полок, разобрали ящики, архивы. Вскрыли системные блоки компьютеров, забрали звездные каталоги. Они знали, что мы работаем на великую победу Кондукатора, тата, поэтому и забрали всё. Потом я видел стенограмму допроса. Грязная жалкая бумажонка! Судьбу мира, тата, почему-то вершат предатели. – Румын поднял голову и с глубокой тоской уставился на звезды. – Все сущее из илема, тата. Из смеси нейтронного газа и излучения.
У голых ног румына счастливо устраивался слабоумный.
Он вил свое гнездо шумно и радостно, как большая голая собака.
Во ржи, что так была густа… Слабоумный светился. «Фарит колечко себе купил, – по-детски лепетал он. – Рубик послал Фарита в «Янтарь» приглядеться. Вход, сигнализация, охрана. А там в каждой витрине золото. Рубик любит, когда много золота. А у Фарита в голове пусто. – Слабоумный счастливо рассмеялся. – Он жадный, он сильно жадный, Нику. Он ходил между витрин и наводил порчу на продавщиц. И радовался тому, что золото всё дорожает и дорожает. А потом купил себе бронзовое колечко. Самое дешевое, – захихикал слабоумный. – Остальное, сказал, сами возьмем».
И не выдержал: «Нику, я тоже хочу колечко».
– Будем в магазине, – разрешил румын, – выберешь себе самое толстое.
– Золотое? Настоящее золотое? – обрадовался слабоумный. – Я его на пальчик надену! – Он счастливо показал свой грязный безымянный палец. – Видишь, какая царапина? Это я хворост таскал, Нику. Распухло. Но на мне все заживает. На мне, Нику, как на собаке, все заживает. Если мне палец отстрелить, – счастливо похвастался слабоумный, – через три дня новый вырастет!
– А мы проверим, – засмеялся румын.
И негромко приказал: «Ца плацере, тата!»
Наверное, слабоумный знал несколько румынских слов, потому что вдруг взвизгнул, вскакивая на ноги: «Ты что? Мулт! Нику пошутил!»
Но Ботаник уже вскинул карабин, и первая пуля попала в пазл.
На секунду весь мир вспыхнул и изогнулся, как мыльный пузырь. Лес, река, деревянная банька, люди изогнулись в плывущей раскачивающейся оптике «рыбьего глаза». Я зажмурился. Сухая бесшумная гроза шла над миром. Сосны раскачивались. Вообще-то, пуля должна была разнести коробку пазла в куски, забрызгать кусты черным загадочным желе, ведь Ботаник стрелял с двух шагов, но коробка только подпрыгнула. Ни всплеска, ни обломков. Только вспышка. Только мыльный изгиб.
А вторым выстрелом слабоумному срубило палец.
Он пронзительно завизжал. На выстрелы выскочили из баньки Рубик и депрессивный принц. «Мулт! Падла!» Румын успокаивающе поднял руку и несильно пнул слабоумного: «Сам сказал, что все на тебе заживает как на собаке». И добавил: «Если к субботе отстреленный палец полностью не отрастет, Мулт тебе еще пару отстрелит».
И растроганно обнял Ботаника:
– Сцузати-ма, тата.
Глава IX. «Созерцебен есть враждебен…»
Подпереть дверь баньки, когда в ней окажутся все четверо…
Увлекательная задача и многообещающая. В узкое окошечко не выскочишь, кирпичную печь не разберешь, бревенчатые стены не раскатаешь. Но как собрать в баньке всех одновременно? Тем более что Ботаник париться не собирался, а стрелять он умел, мы это видели.
Прячась в тени, перебежали к «тойёте».
Из круга яркого света разглядеть нас не могли.
Битое стекло. Мятая хвоя. Под передним колесом спортивная сумка.
Врач незамедлительно залез рукой в оттопыренный наружный карман. Удостоверение. «Канат Халымов». С черно-белой фотографии какого-то явно фальшивого удостоверения пучился на нас слабоумный. «Во время кражи, – злобно просипел Врач, – необыкновенное спокойствие уживается во мне со страхом. Мое тело трусит. Стоя перед витриной ювелирной лавки, я никогда не верю, что могу что-то украсть. – Конечно, он цитировал своего любимого Жана Жене. – Зато переступив порог лавки, я знаю, что выйду из нее с дорогим кольцом или в стальных наручниках». Может, Рубик действительно любил золото, как лопотал слабоумный, но спортивная сумка оказалась битком набитой валютой. До самого верха. Евро, доллары, фунты.
Суеверно сплюнув через левое плечо, Врач ловко забросил сумку в чердачное окно ближайшего домика.
– Разве эти деньги не надо вернуть?
– А ты знаешь хозяев? – Синяки вокруг глаз придавали голове Врача странное сходство с черепом. Он толкнул меня. – Сваливаем!
– Куда?
– На соседнюю базу.
– А ты знаешь дорогу?
– Я здесь все тропинки знаю.
– Тогда иди, – согласился я. – Вызовешь Роальда.
– «Созерцебен есть враждебен». Не валяй дурака, Кручинин.
– Иди, иди, – повторил я мрачно. – Мне никак нельзя. Я не могу уйти.
– Из-за Ботаника? – удивился Врач. – Кстати, ведь это именно твой будущий родственничек отвесил тебе полешком по голове.
– Зато отстрелил палец бандиту.
– Ну да. По приказу другого бандита.
42Румыну нравилось нырять.
Мощно выныривал почти у другого берега речки.
Размашисто плыл назад, рывком взлетал на деревянные мостки, посылал Ботанику воздушный поцелуй. Они прекрасно понимали друг друга. Из долетавших до нас фраз можно было понять, что когда-то им не повезло: не успели убрать какого-то мадьярского церковника. А могли. Так сложилось. Не знаю, кого они имели в виду. А этот Нику, похоже, впрямь занимался звездной астрономией. Правда, «у нас каждый четвертый был осведомителем». Афоризм Ботаника обрел неожиданный смысл. Еще они вспоминали генералов Постелнику, Миля, Стэнкулеску, Мэгуряну. Видимо, не простая была компания. Во ржи, что так была густа… Что ж… Румынию раскачивали дольше, чем Германию или Польшу. Что поделаешь, мамалыга не взрывается.
