Но в сознании оставался, хотя сначала и не поверил своим глазам, когда из глубины пещеры, а, вернее, из сооруженного в углу камышового шалаша величаво выступила приличных размеров свинья. Не привычная, грязно-розовенькая, а с черным пятачком и серо-бурой щетиной. Но удивил Сэмэна не сам зверь, а то что на свинье-кабанихе был бушлат, подвернутые рукава которого были продеты в ее передние ноги.
Сэмэн вспомнил армию, пограничную заставу, на которой прослужил два года, где ради забавы он с сослуживцами точно так же «наряжал» овчарок. Собаки подчинялись своим хозяевам, которые, хоть и вынуждали их побегать за мнимыми нарушителями границы, зато кормили – до отвала. Пограничники-кинологи надевали на собачек бушлат, причем, застегивали все пуговицы, на голову водружали зеленую фуражку, на шею вешали автомат и фотографировались с ними в обнимку.
Это было очень прикольно, но здесь-то, на небольшом острове, где живет один человек – в чем прикол?!
Между тем, разодетая свинья-кабаниха, опустив морду и угрожающе похрюкивая, приближалась прямо к нему, Сэмэну, и ничего хорошего от предстоящей близости он не ожидал. О пистолете вспомнил поздновато и, когда выхватил Макарова из кобуры, кабаниха уже атаковала – с короткого разгона врезавшись мордой ему в грудь. Если бы это был кабан-секач с немалыми по размеру клыками, то Сэмэн сразу бы попрощался с жизнью.
Но ему и так хорошенько досталось: вскрикнув и выронив пистолет, полетевший куда-то вниз. Сэмэн повалился навзничь, напоровшись копчиком на торчащий из земли корень. И это «были еще цветочки»! Из своего охотничьего опыта егерь знал, что если на тебя нападает разъяренный кабан, достаточно в самый последний момент отскочить в сторону, и в этом случае зверь не станет разворачиваться, чтобы атаковать вновь. Все – ты спасся.
Увернуться от напавшей кабанихи Сэмэну не удалось, и зверюга не оставила его в покое, а принялась кусать за что придется, и, словно утрамбовывая, топтать, топтать передними копытами. Да с такой силой и так больно, что Сэмэн заорал в голос и заизвивался, стараясь оттолкнуть от себя кабаниху ногами или оттолкнуться от нее самому. Оттолкнуться получилось, но при этом вместо относительно ровной площадки он оказался по-над кручей, в которую и сверзился.
«Да и черт с ним, что сверзился, – уж лучше сломать себе шею, чем быть затоптанным острыми копытами кабанихи!» – думал Сэмэн, катившийся вниз по относительно пологому склону к подножью горы. Но когда его кувыркания закончились и он, еще не отдышавшись, оторвал израненное лицо от жесткой земли и огляделся, то лучше ему не стало. Самого невезучего егеря окружили пять или семь кабанов, вот-вот готовых наброситься на человека и затоптать его, загрызть и, возможно, сожрать!
Откуда-то сверху прозвучал выстрел, и ближайший к Сэмэну кабан дернулся и завалился на бок, суча копытами не по человеку, а по земле. Еще один выстрел сверху, и второй кабан взбрыкнул – Сэмэн даже успел заметить, как на его щетинистой гриве от попавшей пули возник кровавый минифонтанчик!
– Есть! – закричал Сэмэн, догадавшийся, кто именно спасает его от смерти. – Давай, Змей, давай, мочи тварей!
Выстрел, выстрел, – и вокруг Сэмэна еще два кабана забились в предсмертных судорогах. Остальные прыснули врассыпную, словно их и не было.
– Есть, Змей, есть! – с каждым выстрелом все больше надрывался Сэмэн. И, похоже, после последнего выстрела всерьез надорвался. Во всяком случае, кричать он больше способен не был, мог только хрипеть.
* * *
Лёва Голевич налегал на весла, запретив себе оглядываться на тело Андрея Тапирова, которое погрузили в носовую часть лодки, к счастью, без его помощи. На сидевшего на корме Петра Васильевича Нешпаева, не выпускающего из руки пистолет, Лёва тоже старался не смотреть. Расспрашивать его о чем-либо не было никакого желания. Не так давно Нешпаев стрелял из этого пистолета, целясь в него, и если бы не фотоаппарат…
Сейчас у Лёвы, голова которого шла кругом от всего увиденного в урочище, в так называемых «бобровых косах», было одно единственное желание – как можно скорее высадиться на нормальный берег в районе лагеря. Высадиться живым и невредимым и затем, – как можно скорее вообще покинуть заповедник и его окрестности, чтобы вернуться домой в Москву.
Все четыре лодки двигались примерно в одном темпе и преодолели уже больше половины расстояния до лагеря, когда Нешпаев заговорил:
– Что, господин главный редактор самой популярной рыболовной газеты, пора бы нам кое-что обсудить наедине и кое о чем договориться. Как думаешь?
Лёва промолчал.
– От смерти тебя спасла случайность. Надо было целиться тебе не в голову, а в живот, тогда бы никакой фотоаппарат не спас. Но, получив пулю в живот, ты мог бы упасть в лодку, а это в мои планы не входило. Упал бы за борт, и – с концами, водичка Лебяжьего озера об этом позаботилась бы. Труп в лодке – совсем другое дело. Монокль в таких тонкостях мужик ушлый, разобрался бы, что к чему, и тогда уже кирдык был бы мне…
Правда, он все же отреагировал на тот мой выстрел, но я постарался убедить его, что стрелял в бобра. Скорее всего, в плане этого Монокль до сих пор пребывает в сомнениях. И ты эти самые сомнения должен развеять, понял?
Лёва не ответил, лишь бросил на Нешпаева мимолетный взгляд.
– Ты не зыркай, не зыркай. Я ведь и сейчас могу тебе башку продырявить, а после сказать, что с одной-то рукой – по неосторожности выстрелил. Или вообще заявить, что у столичного журналюги-мажора ото всего увиденного крыша поехала, в глазах помутилось, ты на меня набросился, и я был вынужден защищаться. Скорее всего, меня бы посадили, но, возможно и нет – на хорошего адвоката деньжата имеются, – Нешпаев движением кисти направил ствол в лицо Голевич.
– Что молчишь, не боишься такого расклада?
Лёва зажмурился, но весел не отпустил, продолжая грести.
– Правильно, журналюга делаешь, что боишься. Но меня и самого такой расклад не устраивает. К тому же до сих пор мы не сделали друг другу ничего плохого. Фотоаппарат – фигня, возмещу я тебе его стоимость. Просто ты узнал кое-что лишнее – и от Евдокимыча, и от меня… Хотя это дело поправимое, если, конечно, мы с тобой здесь и сейчас, договоримся, как джентльмены… Чего молчишь-то, язык от страха проглотил?
– О чем договоримся? – наконец-то открыл рот Лёва.
– Всего лишь о двух вещах, – ухмыльнулся Нешпаев. – Ты подтвердишь Моноклю, что я стрелял не в тебя, а в бобра. И еще ты никогда и никому не заикнешься о кабырыбе, забудешь о ней, вычеркнешь из головы. Если ты мне сейчас это пообещаешь, так сказать, дашь честное слово не нарушать договор, то и я со своей стороны, пообещаю, тебя не трогать, то есть, не убивать. Как тебе такое джентльменское соглашение?
