— Спасибо за совет, но мне ничто не поможет.
Во время разговора незнакомка поминутно устремляла свой взгляд на Ганину широкую коляску.
Она то смотрела на нее, то отводила глаза в сторону, как бы боясь чего-то. Пани Гана поняла, что незнакомке хочется взглянуть на ее девочек. Она подвезла коляску и показала ей своих малюток, не обратив внимания на предостерегающий взгляд приятельницы, говорящий, что этого делать не следовало бы.
— Три! — воскликнула незнакомка. — Сразу три!
В ее голосе одновременно слышались восхищение и зависть, изумление и негодование. Однако в ту же минуту она подавила волнение и спокойно произнесла, не сводя глаз с тройни:
— Какое счастье!..
Пани Гана вдруг ясно представила себе всю чудовищную несправедливость происходящего. Она увидела свою полную счастья коляску и рядом с ней женщину, у которой нет никого и никогда не будет — ни сына, ни дочери. От жалости и сострадания у нее сжалось сердце. И вдруг ее осенила мысль:
— Знаете что, милочка? Возьмите себе одну из этого трилистника!
Женщина непонимающе уставилась на нее.
— Зачем вы так шутите?
— Но я ведь говорю серьезно.
— Вы могли бы…
— Берите! — настойчиво предлагала пани Гана. — Берите, пока я даю, или, может быть… — и она нахмурилась, словно ее оскорбила разборчивость незнакомки, — может быть, они для вас недостаточно хороши или вам не нравятся голубоглазые?
Теперь уже не оставалось сомнений. Женщина поверила.
— Дайте мне одну, — просто сказала она, — я буду ей матерью.
— Вот это Ганичка, Яничка и Аничка, — показывала по очереди Гана.
— Но все-таки, — снова усомнилась незнакомка, — если…
— Выбирайте же! — почти резко сказала Гана. — Я не буду смотреть. Мне самой было бы трудно — все они одинаково мои!
Женщина бросилась к коляске, дрожащими руками жадно потянулась к лежащему с краю ребенку. Но ее опять охватило сомнение.
— Я не смотрю! Скорее! — воскликнула со слезами в голосе мать тройни. Берите, скорее берите, выбирайте — возьмите хоть всех!
В голосе Ганы вдруг прозвучали отчаяние и ужас от того, что она наделала. Ленка поняла состояние Ганы, подошла к ней и крепко обняла ее.
Незнакомка ничего не видела и не слышала. Она схватила ребенка, который лежал ближе всего к ней, подняла его, нежно поцеловала, так неслышно и осторожно, как можно целовать только спящих детей. Ее движения были уверенны и ловки, казалось, что она делает это каждый день. Схватив свою добычу, она пустилась бежать, словно испугавшись, что мать, отдавшая ей свое дитя, в последнюю минуту раздумает. Но в несколько прыжков Гана догнала ее, вырвала у нее из рук ребенка и крепко прижала к себе.
Незнакомка побледнела, буззвучно опустила голову, покоряясь своей участи. Пани Ленка, наблюдавшая до сих пор с ласковой улыбкой обряд дарования и принятия ребенка, с гневом отвернулась от приятельницы. Она остро переживала разочарование этой чужой женщины; оскорбление, нанесенное ей, жгло пани Ленку, словно оно было нанесено ей самой. Чтобы успокоиться, она устремила взгляд в приятный полумрак своей коляски, на дне которой лежало ее дитя. Но в этот момент пани Гана протянула незнакомке девочку и передала ее ей как святыню.
— Мы же должны были попрощаться — большая Гана с маленькой Ганичкой. Ее зовут так же, как и меня. Вы взяли Ганичку, зовите ее так, если, конечно, вам нравится это имя. А завтра в это же время на этой же аллее мы с вами снова встретимся, панн…
— Я обещаю вам — это так же верно, как что меня зовут Бедржишка!
Новая мама теперь уже уверенно уносила свое сокровище домой. А пани Ленка, стоя у подножия мраморной статуи Матери многодетности, крепко обняла и расцеловала Гану.
— Милая! Хорошая! Добрая! Кто другой мог бы так поступить! А я, глупая, чуть было…
В ротонде все уже знали о поступке Ганы. Щедрую мамашу окружили сестры, врачи и матери, они обнимали ее и обеих ее малюток, которые остались у нее в коляске.
В среду, в назначенный час, пани Гана в широкой соломенной шляпе нетерпеливо поджидала коляску со своим ребенком. Втгрочем, это был уже яе ее ребенок — у Ганички была новая мама. Нет, нет, пани Гана не раскаивается в своем поступке, хотя она и поняла вдруг, что из всего трилистника она больше всех любила Ганичку. Как ни странно, но только теперь она почувствовала, что именно Ганичку…
Все время она думает о ней, о своей крошке синеглазке, самой красивой из всех детей, сколько бы их ни было под солнцем! А как, наверное, обрадовалась эта бездетная! В какой восторг она пришла от такого подарка! Как она понеслась с ним домой!
Как все несправедливо устроено на свете в отношении детей! Представив себе терзающий сердце, сиротливый вид той несчастной, когда она склонилась над ее коляской с тройней, Гана поняла, что поступила правильно, что поступить иначе она не могла.
Это был самый большой ее подарок. Пани Гана вообще очень любила делать подарки и чувствовала себя счастливой, если ей удавалось кому-нибудь что-нибудь подарить, хотя бы мелочь, пустяк, букетик или вазочку, книжку стихов, которые ей особенно понравились, вышивку, сделанную ею самой.
Дарящие часто испытывают большую радость, чем получающие подарки, и порой принимать подарки бывает труднее, чем делать их. Стоило только в ее доме что-нибудь похвалить, сказать, что эта вещь мне нравится, взять что-нибудь в руки, даже просто взглянуть на это — и Гана моментально отдавала эту вещь. Ее муж, боксер мушиного веса, часто приносил домой хрустальные кубки и другие прелестные вещицы, сделанные из дорогих материалов, — награды за победы в международных соревнованиях. В своей щедрости пани Гана несколько раз посягнула и на эти сокровища мужа и начала раздаривать их. Прославленный борец вскоре сообразил, куда исчезают его статуэтки и кубки. Он знал о страсти своей супруги, но еще больше, чем все эти драгоценные вещицы, он любил ее сердце, сделанное из самого дорогого материала.
— Раздавай все, что есть вокруг тебя, над тобой и под тобой, вcе что угодно! — сказал он ей. — У тебя столько прекрасных вещей! Дари ковры или люстры, если они кому-нибудь понравятся, раз это тебе доставляет удовольствие! Но призы оставь в покое, очень прошу тебя, только я знаю им цену!
Так он сказал ей тогда. «Раздавай, все что угодно». А теперь ее мучит совесть. Она подарила Ганичку. Что скажет на это Ольда, когда вернется из Амстердама? Он невероятный добряк, и все же он, наверное, не мог предположить, что она начнет раздаривать и своих собственных детей, — нет, больше она никогда не сделает этого! Она выпросит у него прощение. Муж, конечно, поймет, что она не могла не сжалиться над этой несчастной. А, может быть (он такой забывчивый!), может быть, он просто не заметит, не обратит внимания, когда заглянет в кроватку, что там на одну девочку меньше…
