Три ее ноги упирались в бетон ангара так же, как, вероятно, могли быть выставлены колонны какого-нибудь небоскреба. Темные и холодные пушки, навешенные на днище дискообразной машины – и те нависали над Ромкой на высоте едва не в два его роста. Даже если бы он мог подпрыгнуть, он едва ли достал бы до них.
– Что же они туда напихали?
– Все что нужно, – хмыкнула Гюльнара. – Вот только жилых помещений маловато, нам с тобой придется тесниться… ближе некуда. Даже в сортир ходить будем практически на глазах друг у друга.
– А как же психосовместимость? Вдруг ты меня через пару дней каким-нибудь молотком прихлопнешь, чтобы не мельтешил перед глазами. Или не мешал тебе… ну, в сортире заседать?
– Дурак, – спокойно отозвалась она. – Это проверено-перепроверено не десятки, а сотни раз. Похоже на то, что мы с тобой не подеремся.
– А как тут… внутрь?
– В центре есть лесенка. Пойдем, покажу.
Гулко и звонко топая по дюралевым ступенькам, они поднялись в круглый люк. Гюльнара буркнула:
– Обрати внимание, лестницу мы оставим здесь. Поэтому, если придется где нибудь там высаживаться, воспользуемся складной конструкцией. Вот она, видишь?
Действительно, в небольшой нише, сбоку от главного люка, тесного, будто канализационная труба, слабо поблескивали перекладинки едва шире ступни, связанные по бокам цепочками. А дальше им пришлось вползать – именно так – по винтообразному какому-то пандусу, и было это непросто. То есть для него непросто, Гюльнара проскользнула, как змея.
Главный пост их машины был довольно просторным. Полетные кресла стояли спинками одно к другому, перед ними двумя полукружьями располагались пульты, Ромка с удивлением понял, что знает и понимает это расположение так же, как почти все приборы, которыми эти пульты были оборудованы. Кстати, свой пульт он знал лучше, чем агрегат, который обводил кресло Гюльнары. Протиснуться к креслам можно было только в двух проходах между этими полукружьями.
– Смотри, чтобы откинуться до положения лежа, нам придется едва ли не плечами касаться. Ты будешь видеть меня слева от себя, а я… Получается, что я тоже тебя слева найду. – Да, кресло опрокидывалось строго мимо другого такого же. – Еще вот что скажу: я прямо в нетерпении, когда мне позволят наконец поиграть с этой игрушкой.
– Ты серьезно?
– Серьезней некуда. Я как только увидела эту штуковину, так и… влюбилась в нее. Это же чудо! Смотри, какие тут аккумуляторы по пси. Я такой зарядить собой смогу лишь часов за двадцать, а то и больше. Обычные-то у меня на стендах перегорали минут за сорок, если я бывала в средних своих кондициях, а если хорошо себя чувствовала, тогда… в общем, почти сразу перегружались. Ну, ты сам знаешь.
– Не-а, не знаю, я с пси-аккумуляторными устройствами почти не работал. А с тобой тем более.
Она пощелкала тумблерами на своем пульте, на одном из трех полунаклонных мониторов перед ее креслом засветилась, подрагивая, схема из зеленых линий и темно-красных сигнальных огоньков. Сбоку от нее заплясали какие-то цифры.
Ромка в неверном свете разглядел огромные экраны внешних мониторов, которыми были облиты все стены по кругу. Под ними на высоте его поясницы можно было разглядеть четыре темных провала.
– А это, – продолжила свою «экскурсию» Гюль, – входы. Один в твой кубрик, ну, там только кровать, и не выпрямишься толком. Второй – мой. Третий вход в тренажерный зал, если эту кладовку можно так назвать… Четвертый, естественно, пост санобработки. Вот только я не понимаю, почему они туда кибермед впихнули, ведь как-то неловко делать, допустим, операцию рядом с унитазом. Уж лучше бы они его со спорткомплексом совместили. Кстати, там есть отличная штуковина, виртуальный баскетбол, говорят, есть еще теннис, имитация леса возле беговой дорожки и складная силовая качалка. Пружинная, разумеется, ведь каждый килограмм веса, который мы потащим, будет нас ограничивать.
– Гюль, заткнись, пожалуйста… То есть я хотел спросить: почему ты туда идешь?
Девушка сразу призадумалась и стала далекой, непонятной и даже для него, психоинженера, труднообъяснимой. Она обошла пульт, провела по его поверхности пальцем, будто искала пыль, которой тут быть не могло.
– Понимаешь, я ведь женщина, а они всегда идут следом за… Вот и я – за тобой.
– Не дури, отвечай серьезно. – Но она не собиралась отвечать. Поэтому он спросил по-другому: – Мне твое объяснение, что тебе хочется добраться до этой машины, как до игрушки, не показалось убедительным.
– Ты тоже туда идешь, – тихо отозвалась она, отвернувшись от него.
– Со мной – понятно, у меня, видишь ли, оказались какие-то возможности что-то там заметить, что-то подсмотреть… Словно у диффузора, только в каком-то ином спектре возможностей. Кроме меня, у нас больше никого с такими особенностями нет.
– А я иду туда, потому что только я смогу тебя туда доставить. С наибольшей вероятностью – успешно. Другие точно не смогут.
– А если откровенно?
– Я откровенна.
– Еще откровенней, – попросил он. – Мне это нужно, чтобы и в себе чуть лучше разобраться.
– Это даже не как с Гагариным. – Она тихонько вздохнула. – Это, скорее, как плыть с Колумбом. Мы с тобой… навсегда станем первыми. Ради этого не жалко… В общем, не жалко.
– Два года на переработанной из наших же отходов воде и пище, на воздухе, который мы выдыхали миллионы раз, почти без надежды вернуться обратно в иномерность, чтобы найти Чистилище и попробовать возвратиться домой через тот же Ад… Мы, может быть, будем там просто медленно умирать, даже если доберемся до той… зелено-голубой бусины.
– Это единственная возможность совершить настоящий подвиг. Другой возможности у меня не будет, просто не дается в жизни второй такой шанс человеку. Я хочу быть первой, это здорово, мне для этого ничего не жалко. – Она чуть растерянно улыбнулась. – К тому же я буду не одна, а с тобой, и стану о тебе заботиться. Это тоже… немало. Я уже внутренне примирилась, что буду тебе женой и… если придется там умирать, как ты выразился, я позабочусь, чтобы ты умирал счастливо и беззаботно. Да, это совсем неплохо.
– У тебя очень сильны настроения самопожертвования, – такого ответа, какой дала она, Ромка бы и в горячечном бреду не придумал. Кажется, на такие слова, настроения и мотивы способны только женщины. – Ты же не любишь меня, у нас ничего не было и, возможно, не будет…
– Будет, вот увидишь, – убежденно ответила Гюльнара. Лицо ее стало тверже, в нем уже не было дурной расплывчатости. – А почему ты согласился лететь со мной? Не значит ли это, что я тебе небезразлична, пусть у нас прежде ничего не было?
– Вот женщина! – с чувством отозвался он. – Мы почти на верную гибель собираемся, а ты – давай чувства выяснять!
