Сан Ваныч умолк, и Эвридика подивилась шквалу эмоций, выплеснувшемуся внезапно, без всякого, казалось бы, повода. Кроме удивления она ощутила ещё и облегчение — теперь стремление Радова взорвать «Голубой бриз» уже не представлялось ей бессмысленной жестокостью. В этом, равно как и в том. что старик, по словам Радова, переводил вырученные за проведения «подводных сафари» деньги в один из многочисленных сиротских приютов, прослеживалась некая внутренняя логика. Две стороны одной медали. Жесты отчаяния, безнадежные попытки удержать снежную лавину, остановить прорвавшую плотину реку. С одной стороны — смешные и жалкие, с другой — как это нередко бывает в жизни — трагические, свойственные этим людям, как Дон-Кихоту — война с ветряными мельницами.
«Придурь, конечно, — как, с ноткой одобрения в голосе, сказал Радов о благотворительности Сан Ваныча, — но уважения заслуживает».
Порывавшийся прервать старика Стивен помолчал, переваривая услышанное, и наконец, упрямо мотнув головой, промолвил:
— Подобные рассуждения уместны в устах террориста, а не богобоязненного христианина. Взорвав «Голубой бриз», Радов никому ничего не докажет. Гибель нескольких человек ничего не изменит, а грех на душу он возьмет и остаток жизни себе капитально испортит.
— Не согрешишь — не покаешься, — пожал плечами Сан Ваныч, явно утратив интерес к разговору.
— О, этот Достоевский! — по-американски широко улыбнулся Стивен. — Пойду-ка припрячу змееглава так, чтобы в нужную минуту он оказался под рукой.
Эвридика вспомнила охоту на подводного монстра, завершившуюся, как и следовало ожидать, тем, что голова его оказалась законсервированной в поднятом на «Счастливый день» контейнере. Подумала, подставляя свежему ветру лицо, что снятый ею фильм окажется, вероятно, интереснее самой охоты, и спросила безмолвно глядящего вдаль Сан Ваныча:
— Скажите, а вы и правда верите в Бога? Видя все несовершенство нашего мира?
Тот опустил руку на леерное ограждение и, склонив голову набок, уставился на молодую женщину, словно старая, изрядно полинявшая птица. Пожевал морщинистыми губами, будто сомневаясь, стоит ли вступать в разговор, и неожиданно мягко промолвил:
— С годами возникает потребность верить в то, что мы представляем собой нечто большее, нежели хитроумное соединение белков, жиров, ферментов, аминокислот и прочей химии. Человеку присуще верить в то, во что хочется верить, вопреки логике и фактам. И он начинает столь умело жонглировать фактами и перекраивать цепочки логических построений, что без труда находит веские подтверждения своей вере. Это естественно, ведь жить с верой в существование Всевышнего легче и светлее, чем без нее.
— А как вы увязываете окружающую нас жестокость: маньяков, террористов, религиозные и прочие кровопролитнейшие войны с мифом о добром Боге, который по определению не мог сотворить злой и неправильный мир? Уж если акт творения и впрямь существовал, то созидателем Земли был чародей-недоучка, либо бездушный скучающий Демиург, решивший позабавиться за наш счет.
Эвридика говорила нарочито требовательно и напористо, подозревая, что Сан Ваныч попытается отделаться от нее общими, ничего не значащими фразами. Но общие фразы она могла вычитать в соответствующей литературе и услышать в церкви. И, право же, в детстве она наслушалась их достаточно. Можно сказать, до оскомины. Нет-нет, она не имела ничего против Бога и церкви. Как пай-девочка, она признавала существование Всевышнего как нечто само собой разумеющееся, но не имеющее к ней прямого отношения. Ей казалось, что время определить свое отношение к Богу ещё не настало, этим она займется когда-нибудь потом, в старости. И вот теперь вдруг оказалось, что никакого «потом» может и не быть. Добро и зло спутались и поменялись местами. Собственный муж способствует проведению над людьми запрещенных экспериментов и — вот ужас-то! — пытается ее убить. А русский шаркмен — чужой и далекий, к тому же еще и террорист, спасает ее от смерти, рискуя собственной шкурой.
Привычные представления сдвинулись, и вопрос о несовершенстве мира, не слишком-то ее прежде занимавший, встал во весь рост. А вместе с ним и вопрос о том, мог ли его создать Всеблагой Господь? И ежели мог, то какой же он после этого Всеблагой? Ведь даже служители зоопарка не сажают хомяков в одну клетку со змеями, а зайцев — с волками…
— Господь любит нас больше, чем мы — собственных детей. Во всяком случае, с большим пониманием и умом, и только глупцы могут хулить его за жестокость мира. В ней виновны люди и только люди, которые вот уже который век не желают взрослеть.
— Взрослеть? — удивленно переспросила Эвридика.
— Все дети похожи на маленьких зверьков, и проходит немало времени, прежде чем они становятся маленькими людьми. Если вообще становятся ими. Господь же подобен любящему родителю, который уберегает своих неразумных чад от страшных бед, хотя они о том и не ведают. Но от всех напастей уберечь не может, ибо это значило бы лишить их свободы воли и возможности обрести опыт, необходимый, чтобы повзрослеть и очеловечиться. Если нам это вообще удастся.
— Звучит как-то уж очень расплывчато, — нахмурилась Эвридика. — Как-то все очень пафосно и в то же время гадательно.
— Изволь пример: матери Рылеева — был такой декабрист — врачи сказали, что ее малолетний сын смертельно болен. Она не выходила из церкви, вымаливая сыну жизнь. И вымолила-таки, хотя ей был явлен вещий сон, предупреждавший, что мольбы ее о сыне неразумны. Через много лет предсказание сбылось: Кондратия Рылеева повесили, а призывами своими выйти на Сенатскую площадь он погубил и искалечил множество жизней доверившихся ему людей. Впрочем, — на губах Сан Ваныча появилась виноватая улыбка, — ты, верно, не знаешь, кто такие декабристы? Тогда другой пример.
Представим, что в России в 1917 году вместо большевиков, которых принято винить во всех бедах, к власти пришли черносотенцы, ставшие затем под знамя национал-социализма. Лозунги-то у них были схожие: бей жидовствующих и инакомыслящих! Кстати, это не мои домыслы, читал я некогда вполне серьезную работу, в которой доказывалось, что такой поворот событий был очень даже возможен. Подходящие условия в России 17-го года сложились, но Господь уберег мир от этого пути. Ибо чистка внутри страны завершилась бы союзом с фашистской Германией, в результате чего объединенные войска Италии, Германии, Японии и России могли установить в мире неслыханно жестокий, человеконенавистнический режим.
— Любопытный поворот, хотя и бездоказательный, — признала после некоторого размышления Эвридика.
