— Нет, нельзя. Пойдёшь ты один.
— Ну что ж, Вова. — сдался доктор. — Придётся тебе подождать.
— Выбрались, называется, на рыбалку в кои веки… Да что мне тут одному делать-то? — уже вслед крикнул я им в сердцах, не рассчитывая на ответ. Но девочка неожиданно откликнулась.
— Лови рыбу, — сказала она, обернувшись.
— Какую? Сяторей — не рыба, — вспомнил я и пнул ни в чём не повинных щурят на земле.
— Зачем сяторей. Харьюз лови в реке.
— Ха! Если бы. Не ловится хариус.
— Будет ловиться, — пообещала девочка. Доктор помахал мне, и вскоре они скрылись из виду, растворившись в серо-зелёном тундровом мареве.
Досадуя на злой рыбацкий рок, преследующий меня в этой экспедиции, на то, что из-за неудачного времени суток не удалось сфотографировать ни оленевода Апицына, ни странную, не по-детски уверенную в себе девочку-ненку, невесть откуда прознавшую про доктора, я вернулся к перекату. Машинально забросил крючок с пожухлым слепнем в струю.
Знакомым маршрутом слепня вынесло в улово, на спокойную воду, он подплыл к середине и там, булькнув, исчез. Кончик спиннинга отозвался резким рывком, я подсек с непростительным опозданием — и всё же рыба не сошла. Это был хариус — король северных рек, фиолетово-спинный красавец с высоким, как парус, пятнистым радужным плавником.
Весь этот день и следующий рыбалка была фантастической. Я прерывал ловлю, лишь чтобы перекусить на скорую руку, поймать несколько мух, жуков или слепней, и снова начинал проходку сверху вниз по ручью, из каждого улова выуживая по два-три тяжёлых, отливающих всеми цветами радуги хариуса. К возвращению доктора я приготовил царский ужин: хариус, копчённый во мху. Есть такой старый, почти забытый охотничий способ. Делаешь яму, разводишь в ней костёр. Когда дрова прогорят, наваливаешь на угли сырых веток, желательно можжевеловых, а сверху — два куска дёрна, мхом или травой друг к другу, так, чтобы слегка подсоленная рыба лежала между ними как в бутерброде. Четыре часа — и от рыбного копчёного духа начинает кружиться голова.
Доктор вернулся в сумерки, один, без провожатых, был он задумчив и несколько рассеян, на вопросы отвечал односложно. Однако деликатесный ужин оценил и, смолотив десяток хариусов, обмяк, отошёл, разговорился.
Рассказ Романа я записал в дневник только через двое суток, уже на борту шхуны, и какие-то детали, возможно, упустил, однако суть услышанного в тот вечер от него изложена в целом правильно. Это подтвердил, прочитав мои записи, и сам доктор. Хочу заметить также, что после редактирования из рукописи кое-что ушло, однако никаких новых «живописных» деталей не прибавилось.
Итак, вот что после ужина на Харьюзовом ручье рассказал доктор Роман Тимофеевич Алексеев.
Доктор шёл за девочкой и мысленно проклинал час и день, когда согласился принять участие в экспедиции во время отпуска. Проводил бы сейчас свой законный очередной у тётки на Конде, ягоды бы собирал, рыбу ловил, за девушками ухаживал. А тут с утра до вечера как на работе: дела, дела. Вот, думалось, наконец-то повезло, вырвались на рыбалку с Володей Карповым — нет, опять всё бросай и топай через тундру к умирающему деду.
Роман попытался заговорить с девочкой, идти молча было скучно, но та отвечала нехотя, скупо, не поворачивая головы. Вскоре желание задавать вопросы пропало: шли они быстро, по сырому вязкому мху, и усталость делалась всё ощутимее.
Чтобы как-то отвлечься, Роман принялся разглядывать одежду девочки, и чем больше он присматривался к её на первый взгляд грубому, на «живую нитку» сшитому из кусков оленьей замши костюму, тем нарядней и практичней находил его.
На девочке была лёгкая просторная паница[7] до бёдер, нижнюю полу которой оторачивали несколько чередующихся полосок тёмно-коричневого и белого меха. В швах паницы покачивались вшитые разноцветные суконные лоскутки. Такие же суконные полоски, только красные, галунами украшали её широкие штаны. Штанины были заправлены в пимы — лёгкие; мягкие, настоящие сапожки-скороходы, под которыми ягель почти не проминался. Пимам доктор прямо-таки воззавидовал: его собственные резиновые сапоги, приобретённые перед самым отъездом, весом были под стать рыцарским доспехам и, что самое неприятное, начали сбивать ему пятки.
Пора сделать и привал, думал Роман, но, глядя на воздушную поступь девочки, короткие косички, подпрыгивающие в такт её шагам, шёл и шёл следом, почему-то стесняясь признать собственную усталость.
«Черт знает что, — бормотал себе под нос Роман, поглядывая на часы, уже скоро полдень, идём три часа, а этой пигалице хоть бы хны. А ведь весь путь она уже прошла пешком накануне!» Часом позже Роман сдался.
— Послушайте, вундеркинд! — остановился он. — Не пора ли подзаправиться? — И, не дожидаясь ответа, уселся на рюкзак.
Девочка повернулась, из-под паницы извлекла кожаный мешочек.
— На! — протянула она горсть сухих бурых ягод. И посмотрела на Романа с укоризной. Судя по её виду, она тоже изрядно устала. На лице пот оставил грязные разводы, глаза порозовели.
— Сядь! — велел Роман. — Отдохни.
— Нет, — покачала головой девочка. — Дедушка.
Ещё часа через два ходьбы ландшафт начал меняться: тундровая равнина захолмилась, вздыбилась, выгнулась скалистым хребтом, чёрными склонами перегородив путь.
— Туда? — уныло кивнул в сторону скал Роман. Перспектива попрактиковаться в альпинизме его нисколько не привлекала.
— Туда, — подтвердила девочка. И в ответ на вздох доктора обнадёжила: — Уже скоро.
Поминая недобрым словом свою злосчастную судьбу, и сапоги, и медицинский диплом, доктор обречённо полез по камням.
Подъём действительно длился недолго, но, когда они выбрались на относительно ровное каменное плато, Роману показалось, что сил не хватит даже на шаг. Он лёг, устроив горящие ступни на булыжник, и закрыл глаза. Не хотелось ни идти, ни говорить, ни думать, а только лежать вот так, наслаждаясь покоем, и свежим воздухом, и тонким, холодящим горло запахом тундры. И ещё — жевать кисловатые ягоды, которые девочка насыпала ему в ладонь. Ягоды, несомненно, имели тонизирующий эффект.
— Что это? — спросил Роман, не открывая глаз.
— Морошка. Вкусно?
— Угу. Кстати, тебя как зовут? Пора и познакомиться.
— Пуйме. А тебя — Роман.
— Верно. Но откуда. — хотел удивиться Роман тому, что девочка знает его имя, потом вспомнил, что она могла слышать, как к нему обращается Володя. Потом он, было, решил спросить, откуда ей стало известно, что на берегу появился доктор и что из них двоих доктор именно он, а не Володя, но не успел, Пуйме позвала его:
