Lewis Carroll. Alice in Wonderland
— Мне так одиноко, Нетта. Иногда хочется просто сдохнуть. Вдруг после смерти я смогу вечно быть на берегу с тобой?
Сидим на мостках. Нетта как всегда очень красивая, и, как теперь часто, очень грустная. Смотрит вдаль, не смотрит на меня. Мы снова работали с Фиглей, но не особо продвинулись. Каждый раз кажется, что вот-вот, что будет прорыв, что она перестанет дурью маяться и вернётся к жизни, но нет. Упорствует в своём «Я мёртвая».
— Тебе нельзя умирать, Антон, — девушка откидывается назад и опирается на моё плечо.
Я чувствую, как её волосы щекочут мне шею, чувствую вес её руки на своём колене, чувствую аромат её волос и запах моря. Это волшебно. Я не хочу, чтобы это кончалось. Подведите к капсуле питание и замуруйте вход. Я буду смотреть на море и на Нетту, пока не сдохну от обезвоживания в пластиково-алюминиевом гробу. Может быть, тогда я не замечу, что умер? Станет ли этот берег моим посмертием? Если да — то я готов.
— Тебе нельзя, — повторила Нетта.
— Все однажды умрут.
— Слишком многие от тебя зависят. Если ты в самолете разом и пилот, и двигатель, то у пассажиров должны хотя бы быть парашюты. На случай, если ты сломаешься.
— Ты же знаешь, что я собираюсь к Сумерле?
— Знаю. А ты знаешь, что это безумие?
— Знаю.
Мы помолчали немного. Мне хорошо с ней молчать. Мне с ней всё хорошо. Надеюсь, психотерапевт никогда не докопается до этой части меня. Очень маленькой, но единственной почти счастливой части.
— Зачем тебе это? — спросила Нетта.
— Разве ты не понимаешь?
— Я понимаю. Но хочу, чтобы ты сказал.
— Потому что всё неправильно. Всё очень-очень неправильно. Всё просто пиздец, как неправильно.
— И ты думаешь, что виноват в этом.
— Глупо?
— Нет. Печально.
— Однажды я сделал выбор. И сделал его не умом, а тоской по любви, одиночеством и алкоголем.
— Ты не мог сделать другого выбора, ты это понимаешь? Твоя тоска и одиночество — это и есть ты.
— И алкоголь.
— Должно же в тебе быть что-то кроме тоски и одиночества?
— И то верно…
— Ты пытаешься заткнуть в себе слишком большую дыру, Антон. Ты суёшь в неё Марту, своих и чужих детей, Клюсю, Лайсу, «Макар», судьбы мира. Меня вот запихнул. Но дыра слишком большая, и всё проваливается. Однажды ты тоже в неё упадёшь. Свалишься сам в себя и утонешь. Я готова умереть, чтобы этого не случилось, но и это тебе не поможет.
— А что поможет?
— Не знаю. Меня ведь на самом деле нет.
— Если тебя нет, то ничего нет.
Я обнял её и прижал к себе, остро, до боли в сердце наслаждаясь осязанием её тела. Как мне этого не хватает там.
— Не надо, Антон, — Нетта мягко высвободилась из моих объятий и отодвинулась. — Будет только больнее, ты же знаешь.
— Ты как всегда права, Нетта. Ты знаешь меня как никто. А значит, знаешь, что хотя ты права, к Сумерле я всё равно пойду. Не могу не пойти, потому что хочу уже узнать, какого хера. И что с этим теперь делать.
***
— Нашёл у кого спрашивать! У нейки! — послышался сзади недовольный голос.
— Фигля?
— Вы, голубки, как-то подзабыли, что, пока вы тут обжимаетесь, бедная мёртвая Фигля лежит в гробу. Как-то этот сеанс терапии затянулся, не находите? Там, в конце концов, жёстко!
— А тебе не пофиг, раз ты такая мёртвая?
— Похоже, я ещё недостаточно мёртвая. Надо догнаться.
— И… Э… Какие на этот счёт идеи?
— Отведу тебя к Сумерле, конечно. Вот уж у кого смерти полны карманы!
— Фигля! — вскинулась Нетта. — Как ты…
— Замолкни, нежить. Так надо, и ты это знаешь лучше прочих. Не забывай, кто ты и зачем ты. Не делай вид, что ты не ты, а он — не он. Ваши обнимашечки очень трогательные, но от судьбы не уйдёшь.
— Это очень жестоко, — покачала головой Нетта.
— Жизнь — жестокая штука. Может, однажды поймёшь.
***
Когда я вылез из капсулы и помог вылезти Фигле, оказалось, что в коридоре меня ожидала Карина.
— Тондоныч!
— Что-то случилось? Срочное? Терпит, пока я отведу Фиглю в комнату?
— Я сама дойду, Аспид, — отмахнулась Фигля, — не бери в голову. Зайди, как освободишься.
— Уверена?
— Мне уже гораздо легче. Чудо излечения свершилось. Тебя, вон, девочка ждёт, займись ей.
И Фигля действительно уверенно отправилась в комнату. Свободной походкой, чуть ли не насвистывая. Надо же.
— Тондоныч! Эдуард… Э…
— Николаевич, — подсказал я. — Что с ним?
— Он пытался взломать комнату с капсулами. Я видела. Он видел, что я видела, и сначала очень рассердился, а потом сделал вид, что не сердится. Сказал, что я неправильно всё поняла, и вообще я под вашим, Тондоныч, влиянием и сильно запуталась. Но скоро, мол, всё изменится. Тондоныч, я не хочу, чтобы всё изменилось! Я боюсь сорваться. Мне очень хотелось его ударить. Но я ему даже не нахамила.
— Ты большая умница, что сдержалась. Я тобой горжусь.
— Правда?
— Конечно. Я вообще тобой горжусь.
— Вы не говорили…
— Правда? Дурак был. Вот, теперь говорю: «Карина, ты большая умница и молодец. Ты отлично справляешься. Я тобой горжусь».
— Спасибо, Тондоныч! — по её рукам и плечам побежал цветочный узор, по которому запрыгали розовые зайцы. Неловко обняла меня и, смутившись, убежала.
