не устала и не опустила руки вниз.
— В действительности, Кайтен, ты ошибаешься, — сказал он едва слышным шепотом. — Это просто спорт; мы бы не причинили им вреда. Когда мы ловим их, мы даем им деньги и отпускаем. Кому от этого плохо? Это ничто по сравнению с другими вещами, которые они готовы делать за деньги, вещами, которые они делают все время.
Она закрыла лицо руками и сосредоточилась на контроле своего дыхания. Шпуля работала на холостом ходу в ее заднем мозге, но она едва осознавала ее воздействие. Когда ей показалось, что она может говорить с некоторым подобием спокойствия, она посмотрела на него.
— Ты проводишь меня домой?
Он посмотрел на коридор, в который убежала стая, затем пожал плечами.
— Да, конечно, Кайтен.
Они почти миновали промкоридоры, когда она почуяла запах свежей смерти. Несмотря на то, что ее шпуля была лишь на холостом ходу, ее так и тянуло исследовать находящуюся вне коридора шахту, из которой исходил запах. Она направилась к шахте, подгоняемая своей шпулей, и тут же подумала: «Что со мной не так?»
— Нет, — сказал Дженоаро, как раз когда она решила не смотреть. Его голос заставил ее передумать.
— Нет? — Она изучала его лицо. Он был почти незнакомцем, но не совсем. Что-то под этой оболочкой подергивающихся мышц все еще выдавало присутствие Дженоаро Марьяла, но он искал, где бы спрятаться.
Она нырнула через овальный герметизирующий люк в шахту. В тусклом красном свете аварийной лампы лежал маленький изуродованный труп, выпотрошенный и частично расчлененный. Тонкие ребра белели из того, что осталось от туловища, а пол был скользким от крови и других жидкостей.
Когда она отступила, сдерживая тошноту, Дженоаро уже исчез.
ДЖЕНОАРО НЕ вернулся домой. Кайтен молча бродила по своей студии, ничего не делая, испытывая отвращение к себе и к Дженоаро, настолько сильное, что оно, кажется, вызвало странное оцепенение. Она чувствовала пытающееся родиться страдание, но разум словно отказывался переварить то, что она узнала о Дженоаро, как будто боролся с натиском бури, которая навсегда изменит береговую линию между ней и Дженоаро.
Она поймала себя на том, что то и дело вспоминает о многих нежных вещах, которые сделал для нее Дженоаро за те шестнадцать лет, что она его знала.
Так много свидетельств опровергало те новые факты про него, которые она узнала в промкоридорах. Она остановилась возле застекленной витрины, в которой хранились сделанные ею вещи, слишком ценные, чтобы их продавать. На нижней полке стояла маленькая чаша для подаяний, которую она сделала, когда еще училась своему ремеслу, до того, как ее навыки принесли ей публичный и финансовый успех, которым она пользовалась сейчас. Корпус чаши был изготовлен из полученного клонированием моржового бивня — чистейшего теплого, бледно-желтого цвета, отполированного до зеркальной гладкости. Дженоаро, в то время еще никому неизвестный, сам живший в относительной бедности, подарил ей драгоценные камни планетарного происхождения, из которых она вырезала основные части дизайна. Если смотреть сверху, на чаше были изображены мужчина и женщина, вырезанные из сверкающего бело-голубого лунного камня, томно слившиеся на мерцающем покрывале из черного опала.
Эти двое… Это вещь ознаменовала начало ее восхождения к известности. Он купил ей груду драгоценных камней — подарок, который он не мог себе позволить, — как знак своей веры в ее талант.
Она открыла футляр и достала чашу. Бивень грел ее пальцы, но опал поглощал это тепло. Она провела кончиком пальца по фигуркам из лунного камня, сфокусировав внимание на шелковистой текстуре.
Ее руки внезапно задрожали от желания разбить миску о стену. Вместо этого она вернула ее на место, очень осторожно, очень бережно.
Вечером она пошла к Тендарду.
Она рассказала ему всё, все чудовищные подробности.
Когда она закончила, он медленно покачал своей огромной головой, его обвисший двойной подбородок заколыхался.
— Кайтен, Кайтен. Я не знаю, что сказать. Видимо, я не знал Дженоаро так хорошо, как мне когда-то казалось.
Она посмотрела на свои руки, которые сплелись на коленях, словно два существа, живущие отдельной жизнью.
— Я тоже. Но я все еще люблю его, Тендард, хотя и ненавижу себя за это.
— Нет ничего постыдного в том, чтобы любить мертвых, Кайтен. Но ты должна жить ради живых.
Она подняла голову, ее глаза переполняли горячие слезы.
— Но он не умер. Это не так. Должно же быть что-то, что я могу сделать.
Тендард поднялся со своего кресла-каталки и тяжело зашагал взад-вперед.
— Я так не думаю. Что? Кайтен, пожалуйста, будет проще, если ты будешь думать о нем как о мертвом. Ему не вернуться домой из Тьмы.
— Ты не знаешь, что его поглотила Тьма?
— Нет… Но я предпочитаю в это верить. Если он не пропал во Тьме, значит, он осознающий свои действия выродок, подобный тем, которые рыщут по коридорам в поисках беспомощных жертв. Я предпочитаю думать, что он просто ничего не может с собой поделать. Я тоже любил его, Кайтен. Он был хорошим человеком, хорошим другом, полным человечности. Некоторые зверятники обретают человечность на Уровне. Некоторые наоборот теряют, и невозможно заранее предсказать, в какую сторону все это пойдет.
— Почему ты этим занимаешься, в таком случае? — Она смотрела на него прищуренными глазами, сдерживая внезапный прилив гнева. Тендард оказался сильнее, чем Дженоаро; она не смогла скрыть свою обиду.
— Приключение? Новизна? Все это стандартные объяснения, которые тебя не устраивают…
Тишина тянулась между ними.
— Что ты собираешься делать? — Спросил наконец Тендард.
— Я заберу его домой, если смогу найти. Скажи, разве это чем-то отличается от ганглузарской пыли, или от стимуляции током, или от каких-то еще способов, с помощью которых люди теряют себя? — спросила она.
— Нет, — только лишь и ответил Тендард. Его глубоко сидящие глаза потемнели от дурного предчувствия.
— Помоги мне еще раз, — попросила она. — Я больше не могу быть сукой-гиеной. Помоги мне вырастить новое тело — я буду искать его в облике львицы, если ты мне поможешь.
Тендард поджал губы.
— Львы презирают гиен, — сказал он. — Они слишком похожи, за исключением того, что львы сильнее.
— Я знаю, — сказала она.
Она предала себя мед-установке Тендарда, и та в течение месяца превращала ее в новое существо. Иногда этот процесс был болезненным, но боль, которую не могли унять лекарства, она переносила без жалоб. Более глубоким источником боли было продолжающееся отсутствие
