Эйнару молча передали чистую тряпку. Он, морщась, высвободил руку из рукава и на ходу кое-как замотал рану. Ему помогли завязать узел.
— До свадьбы заживет, — буркнул Вась-Вась, и Илья с трудом подавил желание заржать в голос. Отчего-то фраза показалась смешной до коликов.
Песок скрипел под ногами. Низко зависшее над горизонтом солнце казалось маленьким, с копейку. Ржавые облака тянулись рваными лентами через все небо. Острый густой запах, пропитавший каждый миллиметр пространства, уже давно не привлекал к себе внимания, став привычным, и, тем не менее, постоянно ощущался — почти на вкус. Запах был частью мира, средой обитания ареала «тета». За пределами лагерей нефти давно не было. А здесь была.
Откуда?
Оттуда.
…На построение новенькие ожидаемо опоздали. Нимаэль скучливо, без особенного задора, исполосовал им спины и определил в штрафбригаду. Туда же отправились два мексиканца (нарушение режима) и черномазый детина хрен знает откуда родом (попытка побега).
Илья облегченно перевел дух: нарушений за ним не числилось, но Нимаэль легко мог домонаться и без причины. «Намерение больше деяния, — шипел он затверженное, ненавидяще щуря желтые змеиные глаза и скалясь. — Намерение дороже деяния. Знаешь, чего ты стоишь, тварь?»
Лучшим способом вытравить из себя намерения была апатия. Любой старожил умел завертываться в нее, как в кокон. Отсутствие интереса, отсутствие эмоций, отсутствие воли к жизни — лучше никаких стремлений, чем стремления неправедные. Тренированные буддисты справлялись с этим лучше прочих. Илья, напротив, испытывал определенные сложности. Вась-Вась учил:
— Ты, Илюха, не думай. Гаси мысль, как лампочку.
— Любую? — злобно спрашивал Илья.
— Постороннюю, — спокойно объяснял Вась-Вась. — Пошла посторонняя, скользи мимо, не зацепляйся. Вроде как засыпай.
Что-то в этом было. Во всяком случае, худо-бедно приспосабливаться Илья потихоньку начал. А первые несколько месяцев из штрафников не вылезал: нутро горело огнем, обожженная дыхалка не впускала воздух. Еле ноги передвигал.
— Ничего, — утешал Вась-Вась, — черняшкой блевать, это дело терпимое. Шахтеров, вон, углем срать заставляют; кровища рекой, жопа в клочья. Благодари, что ты в нефтянке.
Кого благодарить — не уточнял. Это так, фигура речи…
— Илай, — прошептал Эйнар, тыча Илью под ребра. — Колеса нужны?
Вот что было удобно, так это обратное смешение языков. В мультинациональном пространстве лагеря без единого средства общения было не обойтись. «Если бы его не существовало, его стоило бы придумать», как-то так.
Илья, не оборачиваясь, отрицательно мотнул головой.
— Грибы еще есть, — не отставал Эйнар. — Немного. Бери.
Илья снова хотел отказаться, Но передумал. Кто знает, когда в следующий раз удастся пополнить запас.
— Грибов бы взял, — пробормотал он вполголоса.
Нимаэль резко повернул к ним морду. Ноздри его жадно раздувались, вынюхивая намерения. Илья уставился в песок, потушил мысли. Как лампочки.
Нимаэль взмыл вверх.
— К насосам, шваль!
Блестящие бока гигантских цистерн слепили глаза отраженным рассветным золотом. Когда-то черным золотом люди называли нефть. И ошибочно считали этот капитал своим. За ошибки, как известно, приходится платить.
— Ты, Илюха, дурачок, — бесстрастно сказал Вась-Вась, увязая в глубоком песке. — Ты все перестроиться никак не можешь, по-старому рассчитываешь. На войне как на войне, слыхал такое?
Илья промолчал. Неохота было расходовать энергию на старый спор. Вась-Вась считал, что Илья тратит силы и средства впустую, гоняется за луной, как любили говорить американцы. Силы и средства были тесно завязаны друг на друга: единственной валютой в лагере была жратва. Единственным источником жратвы — пайки. Разумеется, собственные.
Что же до луны…
Ручка насоса заедала, цеплялась за что-то, словно запиналась на полдороге. Илья ругнулся про себя. Плакала норма. Вот ведь дерьмо. Он с тоской взглянул в небо, где крылатые чертили фигуры высшего пилотажа. «Ключ разводной дайте», — мысленно обратился он — безадресно, не имея в виду просьбы. Он знал, что произойдет, если попросить на самом деле. «Зубами, — обрадованно скомандует Нимаэль. — Зубами, тлен!» И станет ловить свой нехитрый кайф, пока Илья будет давиться кровью.
Идеологическая подложка — выпитая планета, слезы земли, оскверненный дар — теряла значимость, преломляемая в желтых глазах крылатых. В ухмылке Нимаэля ясно читалось торжество и сладострастное удовлетворение. В такие минуты Илья не мог избавиться от подозрения, что все это, весь сценарий развития события на самом деле был не чем иным, как изощренной подставой. Что их заманили к точке невозврата, как слепых щенков. С затаенным блеском в глазах подождали, когда щенки вылакают подставленное молоко, а потом с наслаждением окунули в наделанные кучи.
«Так они ж враги», — не понимал Вась-Вась. В смысле: понятное дело, что радуются. Именно. Враги. А где друзья?
«Конец времен», — сказал тогда Вась-Вась печально и значительно. Мол, поздно теперь, поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны. Никто ничего не объяснит. Надо было раньше.
Насрал — подчищай. Растратил чужое — плати.
И изменить ничего нельзя.
Сверкающая цистерна высоко вздымала необъятное брюхо. Стальные лапы-трубы разбегались в разные стороны и впивались в песок. Насос скрипел — неровно, с заиканием. Солнце жарило все сильнее, вдобавок кто-то из крылатых поднял сильный ветер — то ли в качестве дисциплинарного воздействия, то ли просто развлечения ради. Песок летел в глаза и хлестал по щекам; лица жалко сощурились, перекосились, головы втянулись в плечи. Наверху, за драной занавеской облаков оглушительно прогрохотали копыта. «Что они здесь забыли?» — отстраненно удивился Илья. Всадники что-то зачастили туда-сюда: то поодиночке, то парами, то, судя по звуку, всей четверкой. Казалось бы, свою работу они выполнили уже давно… Впрочем, кому интересно, что именно Илье казалось…
«Sanctus, sanctus…»,[1] — завел Нимаэль, раздувая ветер до небольшого шторма. Скрип насоса перестал быть слышен за шелестом песка. Люди постягивали майки, обмотали лица. Обезличились.
Илья размял затекшие плечи и перехватил рукоять.
Откуда Эйнар добывал кайф, уму непостижимо. Уж явно не в несуществующей лагерной аптеке. Колеса, аспирин, пластыри, йод. Откуда? Эйнар загадочно поднимал бровь. Ворошилась дикая надежда: еще не все, еще не все, а насчет «нельзя изменить» это мы еще посмотрим… Надежда потухала с началом нового дня, песок скрипел на зубах, а желудок скручивало от голода под гнусавый аккомпанемент Нимаэлева «Sanctus».
