– Простите, пожалуйста, моего друга, – сказала Фенчерч напуганной официантке. – Кажется, у него наконец-то выпал счастливый день в жизни.
Если взять пару Дэвидов Боуи[11] и поставить одного Дэвида Боуи на другого Дэвида Боуи, а затем приделать еще по одному Дэвиду Боуи к кистям рук верхнего из первых двух Дэвидов Боуи и нарядить это существо в грязный купальный халат, получится образ, великолепно отражающий не то чтобы реальную внешность Джона Уотсона, но общее впечатление от этой самой внешности.
Он был высокий и нескладный.
Когда он сидел в шезлонге и таращился на Тихий океан (уже не с безумной пытливостью в очах, а просто с тихим, как омут, унынием), было трудно определить, где кончается шезлонг и начинается тело Джона Уотсона, и страшно было положить руку на его предплечье, казалось, все сооружение может неожиданно рухнуть и с треском отхватить вам палец.
Но улыбка у него была просто замечательная. В ней как будто слилось все самое плохое, что может сделать человеку жизнь, но когда он, глядя на вас, на короткое время превращал все эти неприятности в совершенно невероятный сплав, лицо его преображалось, и в вашей душе раздавался голос: «Уж теперь-то все будет хорошо».
Когда он говорил с вами, хотелось то и дело говорить ему: «Спасибо» – именно за эту улыбку.
– Да, – вещал Медведь Здравоумный, – они навещают меня. Они сидят вот здесь. Они сидят на этом самом месте, где сейчас сидите вы.
Он рассказывал об ангелах с золотыми бородками, зелеными крылышками и в сандалиях от «Доктора Шолля».
– Они едят гамбургеры – говорят, что там, откуда они прилетают, их нет. Очень любят снег. Это совершенно удивительные существа – очень тонко судят о самых разных вещах.
– Да? – произнес Артур. – Неужели? Так, э-э… Когда это происходит? Когда они прилетают?
Артур тоже пялился на Тихий океан. Вдоль кромки берега сновала маленькая птица-перевозчик, у которой были свои трудности: она искала пищу в мокром песке, от которого только что отхлынула волна, но не хотела замочить лапки. Поэтому она вышагивала странной походкой, точно швейцарская заводная игрушка.
Фенчерч сидела, лениво рисуя пальцем на песке всякие узоры.
– Как правило, в конце недели, – ответил Медведь Здравоумный, – на маленьких детских самокатах. Это великие машины.
И улыбнулся.
– Ясно, – сказал Артур. – Ясно.
Фенчерч слегка кашлянула, чтобы привлечь его внимание, и Артур обернулся к ней. Палочкой она нацарапала рисунок на песке: они с Артуром в облаках. На миг Артур подумал, что она хочет вывести его из состояния апатии, но потом он понял, что она его упрекает. «Кто мы такие, – как бы говорила Фенчерч, – чтобы называть его сумасшедшим?»
Конечно, дом у Джона Уотсона был необычный, и, поскольку дом – это первое, что увидели Фенчерч с Артуром, интересно будет узнать, как выглядел этот дом.
А был он вот какой:
Весь шиворот-навыворот.
Шиворот-навыворот в буквальном смысле этого слова. Настолько шиворот-навыворот, что Артуру и Фенчерч пришлось припарковать машину на ковре.
Вдоль всей внешней стены, которая была оклеена уместными в гостиной – причем, кстати сказать, в обставленной со вкусом гостиной, – узорчатыми розовыми обоями, размещались книжные полки, а также два странных полукруглых стола на трех ножках. Столы стояли таким образом, будто стена только что рассекла их пополам. Кроме того, на стене висели картины, явно подобранные для того, чтобы успокаивать нервы.
Но поразительнее всего была крыша.
Крученая, как раковина, она могла бы пригрезиться Морису К. Эшеру[12], если бы он любил покутить по ночам. (Впрочем, не будем отвлекаться на дискуссии об образе жизни этого художника, хотя при взгляде на его работы, особенно на ту гравюру с множеством неудобных ступенек, поневоле напрашивается мысль…) Короче, такую крышу можно придумать только после попойки, потому что изящные светильники, которые должны были свисать с потолка, топырились к небесам снаружи.
Непонятно.
Табличка на передней двери приглашала: «Добро пожаловать наружу», – и Артур с Фенчерч, обмирая от страха, зашли.
Как и следовало ожидать, оказалось, что «внутри» – это как раз и есть «снаружи». Неоштукатуренная кирпичная кладка, добротно расшитые швы, добротные кровельные желоба, садовая дорожка, пара невысоких деревьев, несколько комнат.
Внутренние стены тянулись вниз, замысловато складывались и, наконец, расходились, точно обнимая Тихий океан. Казалось, будто это оптический обман – окажись тут Морис К. Эшер, он долго ломал бы голову над тем, как же это сделано.
– Привет! – сказал Джон Уотсон, Медведь Здравоумный.
«Вот и хорошо, – подумали Артур и Фенчерч. – «Привет» – словечко привычное».
– Привет, – ответили они хором, и некоторое время беседа сводилась к взаимным улыбкам.
По неизвестным причинам Медведь Здравоумный довольно долго увиливал от разговора о дельфинах – при малейшей попытке упомянуть о них напускал на себя странно отрешенный вид и говорил: «Я забыл…» Зато он с гордостью показал Артуру и Фенчерч достопримечательности своего жилища.
– Мне это доставляет своеобразное удовольствие, – объяснял Джон Уотсон, – а вреда никому никакого не приносит: в крайнем случае знающий оптик может все исправить.
Этот человек нравился Артуру и Фенчерч. Он был искренним и обаятельным и умел посмеяться над собой, не дожидаясь, чтобы это сделали другие.
– Вашажена, – сказал Артур, озираясь по сторонам, – говорила о каких-то зубочистках.
Вид у Артура был затравленный, как будто он беспокоился, что миссис Уотсон вдруг выпрыгнет из-за двери и опять скажет про зубочистки.
Медведь Здравоумный засмеялся. То был веселый, непринужденный смех, привычный его хозяину, как какие-нибудь разношенные домашние тапочки.
– Ах да, – сказал он, – это связано с днем, когда я понял, что мир окончательно свихнулся. Тогда-то я и построил Психушку, чтобы заключить в нее этот бедный мир в надежде, что он поправится.
На этом месте Артур снова слегка заволновался.
– Здесь мы находимся за пределами Психушки, – сказал Медведь Здравоумный. Он опять указал на кирпичные стены и кровельные желоба. – Пройдите в эту дверь… – он повернулся в сторону первой двери, через которую вошли Артур и Фенчерч, – … и вы окажетесь в Психушке. Я постарался украсить ее, чтобы больные не грустили, но, в сущности, предпринять почти ничего нельзя. Я сам теперь никогда туда не вхожу. Если мне хочется туда пойти, а это бывает редко, я просто смотрю на висящую на двери дощечку и ухожу.
– На эту дощечку? – с некоторым недоумением спросила Фенчерч, показывая на голубую пластинку с какими-то инструкциями.
