А затем мир вокруг нее начал плыть и изменяться, и на миг молчащая Врана исчезла, - остался лишь окаймленный сиянием силуэт; Моргейна однажды уже видела его, много лет назад, в тот раз, когда Врана нарушила обет молчания... Моргейна знала, что сама она тоже светится в темноте... И все струилось, струилось всепроникающее безмолвие. А потом все исчезло, и осталась лишь Врана; волосы ее пахли травами, применяющимися при обрядах, а рука покоилась на плече Моргейны. Она так и не произнесла ни слова - лишь коснулась губами щеки Моргейны. Моргейна заметила, что длинные темные волосы Враны тронула седина.
Врана шевельнулась и поднялась с кровати. Все так же молча она извлекла откуда-то серебряный полумесяц, ритуальное украшение жрицы. У Моргейны перехватило дыхание; она поняла, что это тот самый полумесяц, который она оставила на своей постели в Доме дев перед тем, как бежать с Авалона, унося в своем чреве дитя Артура... Моргейна почти беззвучно попыталась возразить, но тут же сдалась и позволила Вране положить полумесяц на подушку. Потом Врана коротким движением указала себе на пояс, и Моргейна увидела, как в последних лучах заходящей луны блеснуло лезвие ножа. Моргейна кивнула: сама она давно уже решила, что до конца жизни не расстанется с ножом Вивианы. Пусть же этот, некогда брошенный ею, нож носит Врана - до того дня, пока его не повесит себе на пояс Нимуэ.
Врана обнажила маленький, острый как бритва нож. Моргейна следила за нею, словно во сне. "Даже если она захочет наказать меня за побег и отдать мою кровь Богине - пусть будет так..." Но Врана лишь уколола себя в грудь; из места укола выступила капля крови. Моргейна, склонив голову, приняла нож и провела лезвием по груди, прямо над сердцем.
"Мы с Враной уже немолоды. Мы не проливаем кровь - лишь из сердца..." - подумала Моргейна и сама не поняла собственной мысли. Врана, наклонившись, слизнула кровь из крохотной ранки; Моргейна коснулась губами маленького пятнышка на груди Враны. Она осознала, что подтверждает тем самым давние обеты, принесенные ею при вступлении в зрелость. Затем Врана снова обняла ее.
"Я отдала свою девственность Увенчанному Рогами. Я родила ребенка богу. Я сгорала от безумной любви к Ланселету, а Акколон снова сделал меня жрицей - там, на вспаханном поле, благословленном Весенней Девой. Но я так никогда и не знала, что же это такое - когда тебя просто любят..." Моргейну окутала дрема, и ей почудилось, будто она лежит на коленях у матери... нет, не у Игрейны - ее держала в объятиях сама Великая Мать.
Когда Моргейна проснулась, в комнате никого не было. Ее разбудил яркий солнечный свет Авалона, и она расплакалась от радости. На миг ей показалось, что это был всего лишь сон. Но над сердцем протянулась полоска засохшей крови, а на подушке лежал серебряный полумесяц, ритуальное украшение жрицы, которое она оставила, убегая с Авалона. Значит, Врана и вправду принесла его...
Моргейна прикрепила полумесяц к тонкому ремешку и надела на шею. Она решила, что никогда больше не расстанется с ним; она будет прятать его на груди, как Вивиана. Когда Моргейна завязывала узелок, пальцы ее дрожали это было повторным посвящением в сан жрицы. На подушке лежало что-то еще; эта вещь изменялась на глазах. Вот только что это был розовый бутон, а теперь на его месте красовалась распустившаяся роза. Когда же Моргейна взяла ее в руки, роза превратилась в плод шиповника - круглый, темно-красный, переполненный терпкой жизнью розы. И тут же, у нее на глазах, ягода сморщилась и засохла. И внезапно Моргейна поняла.
"И цветы, и даже плоды - это лишь начало. Жизнь и будущее таятся в семенах".
Глубоко вздохнув, Моргейна завязала семена в шелковый лоскут; она понимала, что должна будет вновь покинуть Авалон. Ее работа не завершена, а она сама выбрала свое дело и свое испытание, бежав с Авалона. Возможно, когда-нибудь она сможет вернуться - но этот день еще не настал.
"А до тех пор я должна таиться, как таится роза в семенах". Моргейна встала и надела платье королевы. Когда-нибудь наряд жрицы снова будет принадлежать ей, но пока что она еще не заслужила права носить его. А потом она села и стала ждать, пока Ниниана позовет ее к себе.
Когда Моргейна вошла в главный зал, где так часто прежде видела Вивиану, время словно бы закружилось вихрем и замкнулось в кольцо; на миг Моргейне показалось, что сейчас она увидит Вивиану, восседающую на своем законном месте, такую маленькую по сравнению с высоким креслом - и такую величественную, что весь зал был заполнен ее присутствием... Моргейна моргнула. Нет, перед ней сидела Ниниана - высокая, стройная, светловолосая. И все же она показалась Моргейне ребенком, который, играя, забрался на трон.
А затем ей внезапно вспомнились слова, которые она некогда услышала от Вивианы, стоя, как всегда, у нее за спиной: "Ты достигла такой стадии, на которой твое собственное суждение может воздействовать на твое послушание". На миг ей показалось, что лучше всего сейчас будет уклониться, сказать Ниниане лишь то, что может успокоить ее. Но затем ее захлестнула волна негодования. Эта бестолковая, заурядная девчонка посмела усесться на трон Вивианы и отдавать приказы от имени Авалона! Ее же выбрали только потому, что в ней течет кровь Талиесина!.. "Как она смеет сидеть на этом троне и с чего она взяла, что имеет право приказывать мне?!"
Моргейна взглянула на девушку сверху вниз; она вдруг почувствовала, что к ней вернулась прежняя величественность и обаяние. А затем внезапная вспышка Зрения вдруг открыла ей мысли Нинианы.
"Это она должна была сидеть на моем месте, - думала Ниниана. - Разве я могу говорить, словно повелительница, с Моргейной Волшебницей?.." А затем мысли Нинианы сделались неясными, отчасти от благоговения перед стоящей здесь необычной и могущественной жрицей, а отчасти от негодования и обиды. "Если бы она не бросила нас и не отреклась от своего долга, я не стала бы бороться с ней ради права занять это место - мы ведь обе знаем, что я не гожусь для него!"
Моргейна подошла и взяла девушку за руки, и Ниниана удивилась тому, какая доброта прозвучала в ее голосе.
- Прости меня, бедная моя девочка. Я охотно отдала бы жизнь за возможность вернуться сюда и снять с тебя эту тяжесть. Но я не могу - я не смею. Я не могу укрыться здесь и отказаться от возложенной на меня задачи лишь потому, что я тоскую по дому.
Вспыхнувшее было в душе высокомерное презрение исчезло без следа. Моргейне просто было жаль Ниниану. На несчастную девушку взвалили непосильную для нее ношу, хоть она вовсе того и не желала.
- Я начала в Западной стране некое дело, которое необходимо теперь завершить, - если я брошу его на полдороге, все станет только хуже. Ты не сможешь занять мое место там, и потому - да поможет Богиня нам обеим! тебе придется оставить за собой мое место здесь.
