Так и случилось…
И вот — он один. Как прошлой зимой. Как много зим до этого…
Волк посмотрел горящими голодными глазами на вожделенную добычу и сделал осторожный шаг вперёд. Он всё-таки решил испытать судьбу. Быть может, в последний раз в своей многотрудной и почти всегда одиноко-тоскливой жизни.
К счастью, ветер сегодня оказался на стороне оголодавшего волка. Он несильно дул со стороны быка, и лось пока не догадывался о том, кто же так искусно прячется между кочек, всё ближе и ближе приближаясь к нему с подветренной стороны. Неумолимая старость не только глаза могучего зверя подёрнула мутной пеленой, она и слух его не пощадила, навсегда лишив возможности распознавать то, что с такой лёгкостью удавалось слышать в пору его далёкой юности.
Лось продолжал неспешно пощипывать мёрзлую, хрустящую на губах траву, и тут волк неожиданно поверил, что сегодняшняя охота может оказаться для него удачной. Он на время забыл о ноющей боли в передней лапе, заставив колючий шар боли переместиться в пустой желудок и там мгновенно свернуться в огненную спираль голодной ярости. Волк не мог позволить себе даже заскулить, потому что понимал: лось его единственная возможность прожить ещё одну долгую зиму.
Неожиданно волк замер.
По дрожанию рыжеватых волосков на своей шкуре, он с тревогой понял: ветер переменился! Теперь он дул не со стороны беззаботного лося, а немного сбоку, так, что в любую минуту матёрый бык мог уловить запах притаившегося хищника. Волк затаился.
До лося было ещё слишком далеко, чтобы рассчитывать на единственно-верный молниеносный бросок к горлу великана. Но и уходить волк не торопился. Он слишком долго искал добычу в этом опустевшем краю, и сдаваться без борьбы не собирался.
Ветер немного поиграл шерстью волка, после чего с силой подул в прежнем направлении.
Волк осторожно двинулся вперёд.
До лося оставалось совсем немного, когда лесной великан заметил хищника. Волк замер, потом встрепенулся, почувствовав, как под тонкой кожей верёвками набухли тренированные мышцы. Он готов был сорваться с места и лететь, лететь вперёд, не обращая внимания на боль, имея единственной целью такое близкое и такое доступное лосиное горло. Но…
Но волк не ринулся вперёд, серой молнией пронзая голый кустарник. Он так и остался стоять между небольших кочек, присев на задние лапы и приоткрыв в оскале пасть. Чуткий хвост продолжал трепетать и вздрагивать, однако тело волка словно окостенело.
Лось продолжал спокойно жевать траву, глядя на волка чёрными бездонными озёрами глаз.
Неожиданно волк в них что-то увидел…
Хвост перестал подёргиваться, мышцы расслабились, глаза, налившиеся на короткий миг кровавой яростью, вдруг просветлели — в чёрном омуте лосиных глаз волк увидел нечто такое, что заставило его отступить. Нет, опытный хищник не испугался, ведь лось оказался также стар и одинок, как и он сам. Основная причина отказа от охоты заключалась в другом — в том, что именно открылось волку, когда лось спокойно, с явным облегчением, ждал последнего решающего прыжка изголодавшегося хищника.
…По своим следам волк вернулся на холм и, не оглядываясь, лёгкой рысцой потрусил в сторону маячивших на горизонте синих гор. Он чувствовал себя опустошённым. Но не потому, что в его ссохшийся желудок так и не попало ни грамма лосиного мяса, а потому что лесной великан — старый лось — оказался ещё более одинок, чем он сам.
С пронзительной ясностью волк понял: чужим одиночеством своего голода не утолить.
И он побежал дальше.
А лось ещё долго смотрел вслед припадающему на одну лапу волку и не мог понять, почему его извечный противник не напал. Было в этом что-то противоестественное, словно на смену первому снежному оцепенению неожиданно пришла звеняще-говорливая весна. И в то же время жившая в лосе память многих поколений говорила другое: подобное уже когда-то происходило.
И случилось это не так давно…
3.
Хай Рэ снял с плеч котомку и бережно опустил её перед собой. Скинув меховые рукавицы, он осторожно развязал кожаную завязку. Придвинул обветренное лицо к устью мешка, с наслаждением втянул в себя едва уловимый запах дыма. На дне котомки, в специальной ёмкости, называемой соплеменниками огневицей, жил крохотный росток огня. Хай Рэ выхаживал и пестовал этот огонёк в течение последних дней — с тех пор, как покинул Дом…
При мыслях о Доме у Хай Рэ предательски запершило в горле. Погасив неожиданно возникшее недовольство на самого себя, старик принялся торопливо кормить огненный росток. Для этой цели у него были припасены специальные чёрные камни, которые в их Доме все называли по-разному. Одни говорили, что это у-голь, другие — антаро-цит. Хай Рэ по привычке предпочитал называть их просто — горючие камни или — горюнцы.
Достав из кармана длинной, до колен, меховой куртки несколько полосок сухой берёзовой коры, Хай Рэ принялся разрывать полоски на тонкие вьющиеся ленточки и подкладывать их в огневицу. Огонёк, мгновение назад чахлый и хлипкий, вдруг встрепенулся, с жадностью лизнул белые берёзовые барашки и заплясал по коре, в безмерной радости источая в пространство живительное тепло.
Хай Рэ улыбнулся, неторопливо раскрыл второе отделение котомки и достал небольшой горюнец. Камень оказался красивым — чёрный, с блестящими сколами и не запыленными гранями. Раскрошив его на ладони с помощью рукоятки длинного ножа, висевшего в деревянных ножнах на поясе, Хай Рэ бережно высыпал всё до последней крошки в приятно потеплевшую огневицу. Заметно подросший огонёк первым делом накинулся на мелкую пыль, вспыхнув яркими искрами, а потом переключился на самые маленькие камешки-горюнцы, заплясав по их чёрной поверхности и отражаясь от глянцево блестевших граней.
Некоторое время Хай Рэ смотрел на завораживающую пляску ожившего пламени, на миг позабыв где он находится и куда направляется. Потом, выйдя из задумчивости, он коротким металлическим стержнем, торчащим сбоку от огневицы, поправил рассыпавшиеся кусочки горючего камня, расположив их так, чтобы огненный росток не нуждался в пище как минимум часа три-четыре. Затем аккуратно завязал котомку, примерился и без рывков повесил её на плечи. Постоял несколько секунд, о чём-то думая.
Скоро спина почувствовала тепло от нагревшейся огневицы.
Хай Рэ надел рукавицы, поправил пояс, на котором кроме длинного ножа висел массивный цеп — костяная рукоятка, с прикреплённым пятью звеньями прочной цепи металлическим шипастым шаром, и зашагал по хрустким, заледенелым листьям в сторону просвета между деревьями — туда, где плавно текла река, уносившая в неизвестные дали не только стылые воды, но и прожитые в постоянной борьбе трудные годы…
