– Не говорите глупостей, молодой человек, – сухо обрывает его Учитель. – Все вы доделали, никуда не убежали. А если кому и стыдно, так это мне, старому дураку: потому что этими разговорами лишил вас ночного отдыха.
– Отдохну еще, – все так же тоскливо говорит Барабанщик.
– Увы, разве что завтра ночью: сейчас всего двадцать секунд осталось. Десять. Пять. ВНИМАНИЕ, МОЛОДЫЕ ЛЮДИ! ПЕРЕМЕНА ЗАКОНЧЕНА. ПРОШУ СЛЕДОВАТЬ НА УРОК. То есть – подъем!
Одновременно с этими словами Учителя задребезжал зуммер на его тетрадеске: громко, противно, будто и вправду школьный звонок.
Впрочем, звук утренней побудки приятным не бывает.
* * *
На следующую ночь Барабанщику отдохнуть не довелось.
Прямо как в фильме все вышло: только обозначь какое-то намерение – и ты покойник. Хуже всего, конечно, фото своей девушки показать и заговорить о скорой свадьбе. Ладно, чего уж там… Мы не в фильме о войне, а на войне и есть. Но все равно – сработал штамп.
Там развалины были, сонар не берет, а место такое, что технике есть где укрыться. «Мамонт» не «Мамонт», а вот какой из боевых слоников поменьше…
Одному надо было пойти и разведать: на своих двоих, без прикрытия. Пошел Барабанщик. Между прочим, никто ему не приказывал, вызвался исключительно добровольно.
Пятнадцать шагов сделал. На шестнадцатом, поравнявшись со вставшей дыбом бетонной плитой, вдруг резко развернулся к нам, крикнул: «Немцы!», взмахнул рукой – граната у него уже наготове была…
Успел ли ее метнуть – не знаю: из-за плиты ударил плазменный разряд, а после такого что-то разобрать трудно.
Там «Ананкус» был укрыт, у него оба метателя плазменники. На пехотинца, да еще одного, такой залп тратить, конечно, глупо – но, должно быть, экипаж растерялся. Или не оказалось в нем умелого пулеметчика.
«Ананкус» мы накрыли сразу, он едва успел второй раз пальнуть – мимо, неприцельно. А Барабанщика никто никогда больше не видел, даже мертвым.
Почему он крикнул «Немцы!» – поди знай теперь. Кто угодно там мог быть, теперь и не распознать в асфальтовом озере, да и смысла нет: у падановцев почти такой же интернационал, как у нас. К сожалению, это тоже реальность.
Помню, Учитель тогда опустился на колени прямо возле той бетонной плиты и долго стоял так. Мы думали – молится, но когда я подошел к нему, мол, дон Жорди, скорблю вместе с вами, однако пора, здесь нельзя оставаться, идемте, – оказалось, он рисовал что-то маркером на одном из обломков. Совсем бессмысленные закорючки: крестики, хвостики, дырка с палочкой и запятые вокруг всего этого.
– Пощупай, – говорит, – горячий…
Я потрогал рукой – и верно. Ну так там все каменное крошево на десятки метров вокруг до сих пор оставалось горячим.
Как же иначе: после плазменного-то залпа.
Ника Батхан
Солнечный город
Свет накатывал мощным потоком – огромные панорамные окна совсем не сдерживали его. Майское буйство торжествовало, сверкая праздничной синевой неба, белыми стрелами новеньких башен-высоток, сочной зеленью лесопарка, перламутровой лентой Ташлицы. За окном, должно быть, пахло цветами, мокрой черемухой. А с больничным химическим духом не справлялись никакие кондиционеры.
Я сидел на уютной тахте, скрестив ноги, делал вид, будто по уши занят новостями, мелькающими в планшете. Остальные столпились по другую сторону коридора – говорили, молчали, кусали губы, вскидывались на любой шорох, долетавший из-за блестящей двери с надписью «реанимация». На меня не смотрел никто. Чистоплюи. я знал, о чем они думают. Даже Мишель не решился бросить вслух обвинение, но приговор читался на лицах однокашников и бывших друзей. Не скажу, кто из них без греха, камней мне хватило.
Ученики Г. А. не собирались вместе больше двадцати лет – после истории с Флорой лицеистов разнесло по стране. Кого-то забрали родители, кто-то сам увильнул, только мы с девочками доучились последний год, а потом поступили в пед. Созванивались, общались, с Мишелем ездили на Байконур, с Кириллом опускались на дно морское отстреливать осьминогов, но как-то порознь – стеснялись, что ли. Г. А. мог бы созвать всех, но не торопился – оставив лицейскую программу, он зарылся в воспитание малышей, нянчился с детским садом, после переключился на особых детишек и остался работать в «Вишенке». Он всегда радовался звонкам и визитам учеников, но держался холодновато, стал замкнут. Со временем все ребята (кроме Иришки, конечно же) перестали докучать Г. А. своей жизнью.
Настоящий Учитель, он вырастил хороших детей.
Про Микаэля и так все знают. «Муж благородный, увенчанный славой». Планетолетчик, герой, побывал в Третьей Лунной, чудом спасся с Венеры, девять раз поднимался в космос и ещё полетает. Здоровье у Мишки, как у слона, силы воли полно и характер счастливый. Удачно женился на смешливой, веснушчатой лаборантке, не надышится на неё. Прошлой осенью сына родили.
Энтузиаст Кирилл стал разводить рыб в Приморье, о его тресковых плантациях была статья в «Известиях». В свободное время писал картины из жизни обитателей моря, делал выставки по району. Семьянин и дом у него уютный.
Чистюля Зоя (кто б мог подумать) уехала в Африку, делать новых людей из подростков, служивших в бандах Судана. Присылала страшные фотографии – иссиня-черные, татуированные мальчишки с глазами убийц, беременные двенадцатилетние девочки, увешанные оружием. Один из Зойкиных подопечных в прошлом году поступил на физфак в Ташлинске.
С Аскольдом несколько лет было плохо – он сумел наконец понять, что его диктаторские замашки и жизнь коммунара несовместимы, но не смог принять это. Подался к «дикобразам», много пил, схлопотал условное, мы с Мигелем по очереди его вразумляли. Когда под «кайфом» на мотоцикле влетел в дерево, пролежал полгода, врачи думали, что не встанет. Но силы духа Аскольду нашему не занимать – поднялся. С благословения Г. А. окончил институт, занялся биомеханическими протезами, говорят, творит чудеса. Мы с ним последние годы не общались – из-за Иришки.
«Легкое сердце живет долго». Глупышка так никем и не стала. С четвертого курса вылетела замуж, родила двух дочек подряд, ушла от мужа, отправила детей в интернат – тогда только-только вводили семидневное обучение. Пробовала себя на сцене, собирала киберов, волонтерила, спасала орангутанов и какие-то редкие пальмы. Аскольдиус был влюблен в Ирэн с шестого класса, но ему никак не удавалось вклиниться между двумя грандиозными проектами. Иришка нарисовалась в Ташлинске на юбилей матери, Аскольд пригласил её в гости, объяснился, был груб – я сам видел синяки. Г. А. тогда очень жестко поговорил с ним. А спасенная Иришка незаметно приклеилась к дому учителя. Шептали всякое, но я не верил. И до сих пор не верю – не тот человек Г. А., чтобы жить со своей ученицей.
