— Я хочу, чтобы его думы были не более тяжки, чем мои, — сказала наконец Марианна, — что вовсе не значит, будто я желаю ему чего-то хорошего. И этих страданий будет вполне достаточно.
— Ты сравниваешь свое поведение и его?
— Нет, я сравниваю свое поведение с тем, каким оно должно было быть. Я сравниваю его с твоим.
— Мое положение совсем не похоже на твое.
— В них больше сходства, чем в том, как мы себя вели. Не нужно из доброты защищать то, что, я знаю, осудит твой разум. Болея, я много думала… и плакала, и чесалась, и еще мне то и дело мерещилось, что мои глаза выклевывают волнистые попугайчики… но я много думала. Задолго до того, как я смогла снова заговорить, я обрела способность мыслить. Я думала о прошлом, и мое поведение с момента знакомства с ним прошлой осенью предстало предо мной лишь чередой опрометчивых поступков в отношении себя самой. К другим же я не проявляла должной терпимости. Я поняла, что собственные мои чувства стали причиной моих страданий и что мое неумение смирить их едва не свело меня в могилу. И конечно, как я уже сказала, я видела несметные стаи разноцветных попугайчиков, столь же красивых, сколь злобных, пикировавших мне прямо в глаза. Я окончательно убедилась, что единственная причина моей болезни — небрежение собственным здоровьем.
— Причиной твоей болезни были комары.
— Да, небрежение и комары. Но если бы я умерла, то виновата была бы я одна. Лишь когда смертельная опасность осталась позади, я соизволила ее заметить. И я не понимаю, как могла выздороветь, как меня не убило само мое жгучее желание жить, чтобы искупить свою вину перед Богом и всеми вами. Вспоминая о своем прошлом, я видела только небрежение долгом и несправедливость к другим. Все пострадали из-за меня. На доброту, неистощимую доброту миссис Дженнингс я отвечала презрением и неблагодарностью. С Мидлтонами, Палмерами, с сестрами Стил…
Стоило Марианне упомянуть сестер Стил, как Элинор ощутила мимолетную, но острую головную боль. На мгновение перед ее мысленным взором вновь предстал пятиконечный символ и тут же исчез. Но почему? Что это могло значить? Туман в пруду вновь поднялся — и тоже сразу исчез. Марианна продолжала:
— Я была несправедлива и дерзка, сердце мое было закрыто для их достоинств, а дух лишь раздражался при каждом новом знаке внимания. И Джону, и Фанни — да, даже им, как мало бы они того ни заслуживали! — я уделяла меньше, чем им полагалось. Но тебя я обидела больше всех, даже больше матушки. Одна лишь я знала, как твое сердце страдает, но повлияло ли на меня это? Последовала ли я твоему примеру, училась ли твоей стойкости? Нет!
На этом наконец ее укоры себе за прошлое иссякли, и Элинор, хотя и слишком честная, чтобы льстить, поспешила ее утешить, тут же высказав Марианне все слова поддержки и похвалы, каких заслужили ее откровенность и раскаяние. В ответ Марианна сжала ее руку и произнесла:
— Если бы я только знала, что творится в его сердце, все было бы так просто.
Элинор, чья рука до сих покоилась на манке Уиллоби, снова взвесила все за и против немедленного исполнения данного ему обещания. Наконец, рассудив, что размышления ни к чему не приведут и требуется лишь решимость, она приступила к своей нелегкой задаче.
Осторожно подготовив взволнованную слушательницу, она просто и честно изложила главные пункты, на которых Уиллоби строил свое оправдание, отдала должное его раскаянию и смягчила лишь заверения в нерушимой любви. Сообщила также, что во время их беседы искренне пристыженным выглядел и он, и даже Месье Пьер. Пока она говорила, Марианна не произнесла ни слова. Она дрожала, взгляд ее устремился в землю, а губы стали белее, чем во время болезни. Сердце ее разрывали тысячи вопросов, но озвучить она не посмела ни один. Каждое слово сестры она ловила с жадным вниманием, не сознавая, что сжимает ее руку и что по ее щекам льются слезы.
Элинор проводила ее до дома и всю дорогу обратно говорила лишь о Уиллоби и об их беседе. Как только они вошли и скинули резиновые сапоги, Марианна поцеловала сестру и со словами «расскажи маме» отправилась одна наверх. Разговор продлился недолго, но казалось, что сердце Марианны дрогнуло в груди; Элинор даже почудилось, что когда она устало поднималась к себе, весь остров содрогнулся у них под ногами. Не желая мешать столь разумному стремлению к уединению, Элинор направилась в гостиную, чтобы выполнить просьбу сестры.
Миссис Дэшвуд тронули оправдания самодовольного кладоискателя, который до недавних пор ходил у нее в любимчиках. Она была счастлива, что с него снята хотя бы часть вины, жалела его и желала ему счастья. Но прежние чувства к ней не вернулись. Ничто не заставило бы ее забыть, как пострадала Марианна, или извинить его обращение с Элизой. Поэтому ничто не могло вернуть ему ее былую благосклонность и повредить интересам полковника Брендона.
Если бы миссис Дэшвуд, как Элинор, услышала рассказ Уиллоби от него самого, если бы она увидела его страдания или жалостливую морду его орангутанга, павшего от удара пиратской сабли, ее сочувствие возросло бы неизмеримо. Но Элинор была не в силах, да и не хотела пробуждать в ней все те чувства, которые поначалу охватили ее саму. Долгие раздумья успокоили ее рассудок и заставили оценить Уиллоби более трезво. Поэтому она желала изложить лишь правду и те факты, которые действительно заслуживали внимания, ничего не приукрашивая, не давая излишней пищи для фантазий.
Вечером, когда все они собрались вместе, Марианна снова, пусть и не без усилия, заговорила о Уиллоби.
— Я хочу заверить вас обеих, — сказала она с заметной дрожью в голосе, — что я все вижу в том свете, в каком вы хотите.
Миссис Дэшвуд тут же перебила бы ее, желая приободрить и успокоить, но Элинор, которой очень хотелось выслушать, что на самом деле думает ее сестра, энергичным жестом попросила ее молчать. Марианна продолжала:
— Для меня стало большим облегчением… то, что сегодня утром рассказала Элинор. Я услышала именно то, что мечтала услышать. — На мгновение ее голос прервался, но, взяв себя в руки, она сказала уже спокойнее: — Я всем довольна и не хочу никаких перемен. Вы… вы это слышите?
Элинор не могла отрицать и по встревоженному лицу матери поняла, что и ее не подвел слух, — до них доносился хор голосов, но негромко, будто бы издалека. На мгновение она вскинула голову и прислушалась, но все стихло. Миссис Дэшвуд заломила руки и в отчаянии посмотрела на Элинор — они знали, что Маргарет где-то там, на острове, и эти звуки, чем бы они ни были, скрывают тайну ее местонахождения.
