— Однажды он нашел бы брешь, — продолжил Чи, — существует много возможностей полностью уничтожить «Дарвин». Я хочу быть уверенным, до последней минуты.
Он говорил настойчиво. Теперь наступила тишина. Мы ждали и представляли себе сцену в каюте. Ужасная мысль, думать о том, как Гиула протягивает ему ампулу. Время словно остановилось на месте. Вдруг что-то загромыхало о переборку. Мы сжались. Гиула пробирался через люк.
— Я не могу! — выдавил он. — Он смотрел на меня как зверь, и показался мне… Проклятый корабль!
Всхлипывание сотрясло его.
Я подумал: Комок нервов, он тоже не продержится восемь месяцев. Но мы выдержим? Из каюты снова доносились раздражающие сетования Паганини. Чи взял ампулу у Гиулы.
— Тогда будем тянуть жребий, — сказал он. — Нужно положить этому конец, я не знаю лучшего совета.
Какая недостойная играl. Пару раз я попытался сказать: Давайте я это сделаю, не будем тянуть жребий, это недостойно. Недостойно! Мысль о том, чтобы протянуть ему яд, еще страшнее. Но что нам остается? Паганини, Дали, хватит скулить! Прекрати! Я прошу тебя об этом. Ты лишил нас всего, ты поверг нас в страх и испуг, и ты измучил нас, час за часом, оставь нам оставшееся. Чи нарисовал на переборке четыре каро и закрыл их нотными листками Паганини. На одном из этих каро есть крест. Только Чи знает, где он изображен. Каждый из нас теперь может выбрать каро.
— Начинай, Стюарт, — просит он меня.
— Другой должен начать.
Я не выпускаю его из вида. Он знает, где крест, он выдаст себя…
— Я беру третье каро, — говорит Гиула.
— Третье, — повторяет Чи. Он кивает Соне. Она смотрит на меня и качает головой.
— Я не буду выбирать, Чи. Я знаю, ты прав, мы должны что-то предпринять, но это — нет.
Я вспоминаю слова Чи, которые он сказал однажды Гиуле и мне.
— Мы должны прожить этот путь до конца как люди, иначе мы вернемся обратно на круг, из которого однажды появилось человечество…
Соня права, но у нас нет никакой альтернативы.
— Я пойду к нему, — говорю я.
Соня касается моего плеча. — Подожди еще немного. Я еще хочу сделать последнюю попытку. Может быть я уговорю его принять лекарство.
— Да, сделай это, Соня, — с облегчением сказал я.
Гиула схватился за голову.
— Придет время, и все это закончится, у меня болит голова.
Соня вернулась через две минуты.
— Это безнадежно. Он выплюнул все на меня, он ничего не принимает.
Гиула вдруг сказал слезливым голосом: «Не нужно тебе идти, Стюарт, нас спасут! Космический корабль идет нам навстречу.
Гиула стоял возле иллюминатора. Он воодушевленно смотрел на нас.
— Позаботься о нем, Соня, — сказал я, — может быть, у тебя есть что-нибудь успокоительное.
Мне было жаль его.
— Нас спасут, — снова забормотал Гиула, — они придут…
Он заплакал.
Чи подплыл к иллюминатору.
— Космический корабль! — крикнул он, — космический корабль! Соня, Стюарт, идите сюда, это правда!
Мы столпились возле иллюминатора и растерянно таращились на образ, который был похож на самолет. Вне всяких сомнений, перед нами двигался космический корабль. Он находился еще слишком далеко от нас. Гиула повращал телескоп. Было тяжело сфокусироваться на небольшом корпусе. Не только потому, что «Дарвин» все еще трясло, но и, прежде всего, потому что мы были слишком взволнованы.
— Они будут передавать, — крикнул Чи и выплыл из каюты. В контрольной рубке он включил приемник и прощупал весь диапазон частот. Минуту не было ничего слышно, кроме помех и шипения, затем из динамиков донеслись сигналы, короткие и длинные сигналы, бесперестанно. Чи включил полную громкость. Звуки заглушили хныканье Паганини. Они разносились эхом по кораблю словно хор в соборе. Гиула пришел к нам.
— Это музыка!? — крикнул он. — Друзья, кто слышал когда-нибудь музыку чудеснее, чем эта!
Мы обнялись. Мы были не в себе, танцевали и плакали, в нашем радостном опьянении пробивалось пение чужого передатчика, эти чудесные, простые, многообещающие, однообразные сигналы. Музыка из рая, язык Земли на частоте 640,3 мегагерц.
Когда мы снова стояли возле иллюминатора, мы рухнули из опьянения нашей радостью в глотку горького разочарования. Космический корабль был так близок, что мы смогли рассмотреть детали. Это был исследовательский зонд, который стартовал двадцать или тридцать лет тому назад. Вероятно, он не достиг своей цели и теперь словно призрак двигался по вечной траектории вокруг Солнца. Мы могли различить солнечные батареи и антенны, и мы видели выпущенные крылья, которые служили ученым для определения микрометеоритов. Подобие наших обломков. Вблизи Солнца батареи зарядились — и зонд излучал свои бессмысленные сигналы. Он появился в черноте неба словно предвестник беды.
Двадцатое июня
Пару минут мы смотрели на небо, чувствовали, что могло было бы быть. Теперь все было в тысячу раз хуже.
Я стоял перед Паганини. Его лицо было словно из воска, неухоженные волосы спадали на лоб, глаза были глубоко посажены в глазницах.
— Паганини, посмотри на меня и прекрати хныкать.
— Развяжи меня, я хочу быть свободным! Почему я должен висеть здесь? О, вы, проклятые!
— Ответь мне на вопрос. Кто я?
— Ты — Стюарт. Отпусти меня, Стюарт, отпусти меня, или дай мне ампулу…
— Значит ты узнаешь меня. Может быть ты знаешь также, что ты натворил? Ты знаешь, что мы по твоей милости ноги протянем? Ты вдребезги разбил нашу лабораторию. Почему ты не принимаешь лекарства? Почему ты не даешь помочь себе? Почему ты плюешь на всех, даже на Соню, которая так много для тебя сделала? Какой же ты проклятый тип, Паганини!
Он затих и долго смотрел на меня. Я не мог выдержать его взгляд и повесил голову.
— Развяжи меня, Стюарт, пожалуйста, я больше не хочу здесь висеть.
— Если я освобожу тебя, мы и суток больше не проживем, — сказал я, не глядя на него, — у тебя с головой не в порядке, ты не успокоишься, пока не убьешь всех нас.
— Скоро наступит смерть, — прошептал он, — я не хочу умирать.
У меня в руке была ампула, но я не мог дать ему ее. Я стоял перед ним, взволнованный и пристыженный, и я чувствовал себя униженным. Еще одно такое обращение вокруг Солнца — и закон дикой природы царил на борту. В сущности, что он сделал? Он сократил время наших пыток, ничего более. Я видел боль и печаль на его лице. Сколько времени прошло с тех пор, как он рассказывал нам историю, мечту чистильщика обуви?
— Паганини, — прошептал я, — если я тебя отпущу, что ты будешь тогда делать?
— Я хочу быть свободным, Стюарт, я хочу быть свободным!"
