3
— Где он? — спросил Мюллер дежурного знахаря.
Сегодня дежурил молодой и румяный белобрысый парнишка, Мюллер смутно припомнил, что учил его на медфаке несколько лет назад. Но имя забыл напрочь, память на имена у Мюллера никакая. Птаагу в этом смысле повезло, ему почти не приходится переписывать имена, когда он переписываеи историю. А может, везение ни при чем, может, Птааг, наоборот, подправил память Мюллеру, чтобы потом не утруждаться?
— Кто, господин Мюллер? — спросил парнишка.
Мюллер посмотрел на него недоуменно.
— Я, — сказал Мюллер. — Господин Мюллер — это я. А что?
— Я не о том, господин Мюллер, — смутился парень. — Я хотел спросить, о ком вы спрашиваете?
— Ах да, — сказал Мюллер: — О ком спрашиваю… Тут был один сумасшедший, мужчина, его Ион привел прямо в приемное… у него что-то не так с телефоном было…
— Я понял, о ком вы! — радостно воскликнул знахарь. — Он на телефоне какие-то полоски не мог найти и расстраивался. Сейчас позову в смотровую.
— В смотровую не надо, — сказал Мюллер. — Я лучше прямо в палату пройду. Он в буйном или в тихом?
— В тихом, — ответил дежурный. — Пойдемте, я вас провожу.
— Я помню дорогу, — скзаал Мюллер. — Просто назови номер палаты.
— Тринадцать.
— Тринадцать, — повторил Мюллер и направился к лестнице на второй этаж.
Почему-то Мюллеру подумалось, что тринадцать — число несчастливое. А потом он подумал, почему именно тринадцать, и почему несчастливое, и как вообще число может быть счастливым или несчастливым, это каким идиотом надо быть, чтобы всерьез приписывать числу способность приносить удачу либо неудачу. Это все неспроста. Раньше Мюллер не думал, что суеверие может быть связано с числом, ему и в голову не приходило, что такие суеверия бывают, но теперь… Теперь он чувствовал приближение перемен остро как никогда. Прямо сейчас Птааг выглядывает из-за грани мира, искривляет пути вселенной, придает ткани бытия новые свойства, переставляет фишки на игровой доске, создает новые правила и отменяет старые…
Или нет? Предположим на минуту, что из всего происходящего реально только одно — Мюллер в дурдоме. Не зашел с коротким визитом по какой-то нелепой причине, которую и сам не вполне понимает, а находится здесь как пациент. Мания величия, нормальный такой псих в маниакальной фазе, мерещится ему, что великий медик, это немного странно, чаще безумцы воображают себя королями или пророками, но бывает и более нелепый бред, вот, помнится, одному мерещилось, что он громадная черепаха, на спине которой стоит мир, но не тот, в котором все живут, а другой, так тот бред был намного удивительнее, чем возомнить себя великим знахарем. А еще была женщина, с березами разговаривала, а мертвые души, заточенные в стволах, ей отвечали… Но достаточно отвлекаться, вернемся к исходному вопросу. Версия первая — Мюллер великий медик, каждые пять лет беседует с Птаагом, а тот по его просьбе творит чудеса, вон, однажды жену оживил и избавил от пьянства… И версия вторая — Мюллер заперт в психическом отделении в палате с решетками… нет, без решеток, он же не буйный… неважно… Так какая версия вероятнее? Господи… Нет-нет, стоять! Чуть было не помолился, а это нельзя, потом сам не заметишь, как все выйдет из-под контроля. Но если верна вторая альтернатива… а верна скорее всего она… Тогда от молитвы не должно быть ничего страшного… Но если верна первая?
— Господин Мюллер, с вами все в порядке? — спросил женский голос.
Мюллер вздрогнул и обернулся. Молодая рабыня подай-принеси, светлокожая, из долговых, не из черножопых, в больнице этих девчонок называют сестрами милосердия, дурацкое прозвище, непонятно, откуда взялось…
— Да, все в порядке, — услышал Мюллер собственный голос. — Задумался. Подскажи мне, подруга, у вас тут недавно одного психа приняли… у него что-то с телефоном было неправильно…
— А, этот, — улыбнулась рабыня. — Его господин Ион лично привел. Пойдемте, провожу.
Она провела Мюллера в тихое отделение, в предпоследнюю палату по левой стороне, с номером тринадцать на двери. Мюллер вошел внутрь и удивился. Он был уверен, что попадет в просторную горницу о трех окнах и шести кроватях, и будет здесь разить безумием так, что хоть топор вешай, обыватели не верят, но есть у безумия свой характерный запах, знающему человеку его ни с чем не перепутать. Будет в палате шестеро больных, и двум будет все равно, третий спрячется под одеяло с головой, четвертый примется бормотать невнятные бредни, пятый станет ему поддакивать и подхихикивать, а шестой, последний, застынет в нелепой позе, как статуя. Сколько Мюллер ни посещал тихое отделение, всегда происходило так, разве что с небольшими вариациями. Но не в этот раз.
Палата была двухместная, а в дальней ее стене была дверь, которая вела, как внезапно понял Мюллер, в туалет новомодной конструкции, с водяным сливом, там еще в той же каморке должен быть душ с горячей и холодной водой. Но почему в палате только один больной, а вторая кровать не занята? Разве бывает такое в наши тяжелые дни?
В коридоре зазвонил колокольчик, рабыня убежала на зов. Больной на кровати открыл глаза и сказал:
— Привет. Быстро ты добрался.
— И тебе привет, — отозвался Мюллер и сел на другую кровать. — А ты кто?
— Сигнет, — сказал псих. Понял по глазам Мюллера, что тот не понял, и пояснил: — Имя такое, на древнем языке означает «лебедь». Большая водоплавающая птица.
— Очень приятно, — сказал Мюллер. — А меня зовут Мюллер, на древнем языке означает «мельник». Это такой вид крестьянина.
— Я знаю, что такое Мюллер, — сказал Сигнет. — Странно, что ты не стал менять имя. Папаша, — он улыбнулся чему-то непонятному, как улыбаются безумцы, когда говорят невпопад, — Семнадцать мгновений любишь, да?
— Чего? — не понял Мюллер.
— Значит, нет, — сказал Сигнет. — Лучше бы назвался как-нибудь нейтрально, Тоби, например…
— Тоби? — переспросил Мюллер. — А что это значит на древнем языке?
— Не знаю, — сказал Сигнет.
Некоторое время они молчали. Затем Мюллер сказал:
— А ты не слишком похож на чокнутого. Зачем ты здесь?
— А я-то откуда знаю? — пожал плечами Сигнет. — Это твой бред, не мой.
— Бред? — переспросил Мюллер.
— Я сказал «мир», — сказал Сигнет. — Твой мир, не мой. А в какой мере это бред, кому лучше знать, как не автору?
Он рассмеялся.
— Ты как бы намекаешь, что я творец мира? — спросил Мюллер. — А почему я?
— А кто, если не ты? — улыбнулся Сигнет.
Мюллер не нашелся, как ответить на этот вопрос. Помолчал, затем спросил:
