Николай КАЛИНИЧЕНКО
Дмитрий БЫКОВ. ОСТРОМОВ, или УЧЕНИК ЧАРОДЕЯ. ПРОЗАиК
Во времена «жестоких чудес» разрывы и сломы былых человеческих отношений нарушают общую связность мира и открывают дорогу сверхъестественному… Роман «Остромов», продолжающий (или завершающий) «питерский» цикл, начатый «Оправданием» и «Орфографией», уже вызвал множество откликов — от восторженных до раздраженных. Раздражает в романе то, что рецензенты обычно называют «избыточностью»: здесь слишком много всего. Разговоров о судьбах мира и России, идей, действующих лиц, литературных аллюзий, словесной игры.
Что правда, то правда. «Остромов» и задуман как «большой русский роман», заведомо предполагающий избыточность. К тому же это исключительно живой текст. Читать его легко уже потому, что автору было легко его писать (это чувствуется).
Обширный «Остромов» описывает оккультные объединения околевающего общества и посвящен возникновению и разгрому ленинградского (уже ленинградского!) масонского кружка, организатор которого — веселый и циничный жулик Остромов (одновременно добровольный осведомитель Лубянки) — намерен всего-навсего немножко отъесться после голодных революционных лет, подкопить денег и удрать за границу. Удрать, однако, не удается: кружок, где собираются несчастные и нелепые люди, выброшенные из привычной жизни и хватающиеся за мистику как за последнюю соломинку, становится разменной монетой в сфере высших правительственных интересов и интриг. Участников арестовывают, потом выпускают, но жизнь их после этого уже никогда не будет прежней. Однако один из учеников Остромова — наивный и трогательный Даня — верит своему наставнику столь истово, что и впрямь превращается в визионера.
Тема неправды, которая в силу обстоятельств становится правдой, есть известный литературный мотив (вспомним хотя бы «Двойную звезду» Хайнлайна). и недаром современные фантасты раз за разом живописуют один из самых страшных и значимых историко-географических локусов XX века — предреволюционный и революционный Петербург (например, «Хрустальный мир» Пелевина). Обращение к «бездне мрачной на краю» тоже имеет свою почтенную традицию. Фантастика, собственно, и занимается такими граничными ситуациями. Дело даже не в том, что гибель старого и возникновение страшного нового дает писателю неисчерпаемый источник тем и сюжетов. Просто человеческое превращается сначала в сверхчеловеческое, затем в нечеловеческое, а потом и бесчеловеческое.
В коллективном бессознательном кровопролитие неизбежно сопряжено с прорывом в нижний мир. Гекатомбы 1920-х, выбросив каждого отдельного человека из привычного окружения и оставив его один на один с равнодушным и непонятным мироустройством, в массовом порядке порождали визионеров и пророков.
Даня Галицкий (легко угадывается его прототип — Даниил Андреев, автор «Розы мира») и стал таким пророком. И что за дело, если толчком к его преображению было лжеучение (в сущности, набор красивых и загадочных фраз и бессмысленных упражнений «в медитации») веселого жулика Остромова.
Но в быковском сюжете один обман вложен в другой, как матрешки, с той только разницей, что внутри не самая маленькая и неделимая деревянная фигурка, а пустота: визионерская, выстраданная «Роза мира» (у быковского героя она называется иначе) оказывается такой же обманкой, ложно-красивой завесой, скрывающей страшную машинерию, где человеческому места нет. Выбор героя в пользу «слезинки замученного ребенка» — единственное человеческое, что у него осталось, — закрывает ему дорогу в высшие сферы…
Добро и зло существуют только там, где обретается человек.
Это, казалось бы, очевидные истины — и роман полон таких истин, которые, сталкиваясь и вступая в сложное взаимодействие, порождают новые, неожиданные смыслы.
Конечно, «Остромов», как и всякий «большой русский роман», это книга о судьбе России, по поводу каковой автор не испытывает никаких иллюзий (пассаж о гальванизированном ходячем трупе, разлагающемся на ходу и требующем для своего призрачного существования все новых и новых жертв, приводят уже так часто, что цитировать его нет нужды). Но главное — это роман о тщетности мистических порывов, о простых смыслах, о том, как трудно их найти и как легко отнять, страшный и точный диагноз человеческому в человеке. Это очень неудобный роман. Иными словами, настоящий.
Мария ГАЛИНА
Александр ГРОМОВ
ЧЕЛОВЕК ОТОВСЮДУ
Москва: Эксмо, 2011. - 448 с.
(Серия «Русская фантастика»).
12 000 экз.
Новый роман Александра Громова продолжает его же «Ребус-фактор». Тот же главный герой — Ларс Шмидт с планеты Твердь, та же работа спецагента. Но на все прежние события своей жизни твердианин получает возможность посмотреть «с высоты птичьего полета». Сверхцивилизация Ореол берет его на работу в качестве «мусорщика» — агента, наделенного почти всемогуществом (по человеческим понятиям) и назначенного для выполнения заданий на планетах, заселенных людьми. Как если бы людены наняли обыкновенного человека для такого труда на Земле, который для самих люденов скучноват и грязноват. Шпионская деятельность и сражения с землянами — все самое яркое в биографии Ларса Шмидта, пока он не стал «мусорщиком», — выглядят какими-то тараканьими бегами на фоне могущества, дарованного ореолитами.
Сюжетный переворот придает всей книги принципиально иной смысл по сравнению с «Ребус-фактором». Она, в сущности, о кризисе среднего возраста. Мужчина печалится о тех славных временах, когда он был молод, глуп, бесстрашно лез в драку, не позволяя себе думать о том, что шансы на победу ничтожны. Тогда он знал, чего ему хочется в этой жизни. А потом он стал сильнее и умнее, но смысл жизни от него ускользнул. Иногда он все еще хочет кому-то помочь, кого-то спасти, и, кроме того, в нем жив анархический инстинкт «больше свободы!». Может быть, в следующем романе эта жажда заставит его бунтовать против господства ореолитов, и мятеж наполнит его жизнь смыслом…
В «Человеке отовсюду» с Громовым произошла печальная история, последние годы нередко случавшаяся с лучшими нашими фантастами, название которой — утрата драйва. Никогда прежде в книгах А.Громова не хотелось перелистнуть страничку-другую, чтобы миновать полосу тягомотины. Но в этом романе поток переживаний и рассуждений центрального персонажа зашкалил за приемлемую величину.
