Гондола дернулась вниз и замерла. Пассажиры затаили дыхание. От пола, предположительно лежавшего вровень с землей, их отделяло приличное расстояние. Гондола могла выдержать падение, но выдержат ли его Рикассо и Кильон?
– Куртана быстро сюда доберется, – пообещал лидер Роя. Несмотря на то что голос его звучал уверенно и ободряюще, улыбался Рикассо жалко, явно в расчете на поддержку. – Наверное.
Гондола снова дернулась вниз. Шар внизу не герметизирован, он открыт и, наверное, уже полностью сдулся. Застрявшая ткань удерживала Рикассо и Кильона от падения с высоты десятка этажей.
– Зато мы разгадали тайну Клинка, – проговорил Кильон.
Что-то треснуло, и гондола полетела вниз. Кильон машинально схватился за подлокотники сиденья и закрыл глаза.
Гондола рухнула на что-то обнадеживающе прочное и чуть накренилась. В общей сложности падение заняло не более полусекунды.
– Как я сказал… – Выпустив подлокотники, Кильон с удивлением убедился, что не только жив, но и не смотрит в лицо неминуемой смерти. – По-вашему, где мы?
– Давай вылезем и оглядимся, – предложил Рикассо.
Он выровнял давление и отпер дверь, которая, распахнувшись, врезалась в строительный мусор. Кильон с Рикассо вылезли из гондолы, жмурясь от пыли. Пыльное облако висело в воздухе, пронзенное косыми солнечными лучами, проникающими в многочисленные трещины. Гондола упала на гору строительного мусора, возможно – на обломки купола, которые осыпались, образовав трещины. В одной из таких трещин и застрял шар. Гора получилась высокая и занимала почти треть всего помещения.
– Думаете, Куртана нас заметит?
– Куда мы направляемся, она точно видела, – ответил Рикассо. – Часть шара до сих пор торчит из трещины. Не беспокойся, Куртана отыщет нас.
С большой осторожностью они спустились на пол – то и дело спотыкались, помогали друг другу на самых крутых и неустойчивых участках. Во время спуска Кильон не сводил взгляда с предмета на полу – своеобразного купола, стеклянного полушария, с одной стороны присыпанного мусором. От пыли полушарие стало практически матовым, но, как и Рикассо, также завороженный находкой, Кильон видел то, что под стеклом.
– Я хотел кое о чем вас спросить, пока не отвлекся на звезду, разговоры о тектомантах, гильдиях и истории.
– Спрашивай, доктор. – Рикассо оступился, но, отчаянно замахав руками, устоял на ногах.
– Я вспоминал, как Гамбезон говорил о регулярной сетке, которая имеет отношение к зонам, и как мы с вами хотели обсудить вашу настольную игру, ну, ту, с черными фишками. Вы еще сказали про Метку, про то, что мы ее не понимаем…
– Угу. – Рикассо сделал еще несколько шагов. – Объяснить это непросто.
– Может, хоть попробуете, пока один из нас не сломал себе шею?
– Ты прав, доктор, дело в зонах, в их глубинной сущности. Для меня это вроде головоломки. Хочу разобраться в них, а не тупо принять как явление природы вроде продолжительности года или горизонта. Создавать препарат, который поможет легче переносить зональные сдвиги, – это хорошо, только сути не раскрывает, верно?
– Не подозревал, что есть какая-то суть. Зоны – это зоны. Они существуют. Нам нужно с ними мириться. Что еще тут может быть?
– На практическом уровне – ничего. Только разве не лучше разобраться в них, раз есть хоть какой-то шанс? И тогда мы, по крайней мере, поймем, на что можем рассчитывать.
Кильона такой довод не убедил, тем не менее он решил подыграть Рикассо.
– Так изложите мне свою теорию.
– Как мы уже говорили, что-то случилось, что-то вытолкнуло тектомантов во внешний мир. По-моему, зоны – видимое проявление глубочайшего сбоя, поразившего саму канву реальности. – Рикассо выдержал многозначительную паузу. – О канве я заговорил намеренно. Попробуй представить полотно, сотканное из нитей, тянущихся вверх-вниз и влево-вправо. И вот тебе простейшая регулярная сетка – узор из повторяющихся элементов. В нашем случае – из клеток, хотя это необязательно. Главное – единообразие и повторяемость.
– Как на вашем игровом поле.
– Именно, доктор. Теперь представь, что одни клетки заняты фишками, другие – нет. Ответственно заявляю, что реальность, в которой мы живем, целиком и полностью зависит от расположения фишек. Все, что мы делаем, все, что с нами творится, от кровотока в наших телах до слабейших электрических импульсов у нас в мозгу, соотносится с меняющимся расположением фигур на игровом поле.
– Мы состоим из атомов, – возразил Кильон. – Уж это-то я знаю.
– Верно, доктор. На игровом поле закодирована и полная характеристика вещества на клеточном уровне. Даже не на клеточном, а глубже, вплоть до субатомного уровня. Но есть и парадокс. – Рикассо пнул камень. – Сеть не бесконечно мелкая. Рано или поздно достигаешь предела разрешающей способности – упираешься в размер клеток. Две фигуры нельзя ставить на одну клетку, меж клетками нельзя ставить ни одной. Нас это не слишком беспокоит: в таких рамках человечество зародилось и живет. Потенциальный субклеточный уровень в действительности иллюзия, как крошечное изображение в выпуклом зеркале. Мы имеем дело лишь с самой основой реальности.
– Интересно. Пожалуйста, продолжайте.
– Думаю, на игровом поле что-то нарушилось. Регулярная сетка всегда выглядела одинаково: по полю двигались фишки. Это уже в прошлом. Ситуация изменилась с появлением зон. – Рикассо замер, чтобы удержать равновесие: под ногами у него накренился ромбовидный обломок. – Во-первых, сетка стала прерывистой. Образовались бреши, расселины. Это границы зон. При стабильной инфраструктуре зон мы почти ничего не заметили бы, но зоны изменились изнутри, потому что ячейки по разные стороны границы теперь разных размеров.
Кильон вспомнил клетчатую доску Рикассо и несоответствие между ее половинами.
– Почему ячейки стали такими?
– Кто его знает… Я подозреваю – подозреваю, но не уверен, – что дело в некоем скрытом параметре, в переменной, определяющей жесткость ячеек внутри каждого зонального подразделения. Когда-то жесткость была везде одинаковой, словно множество гирокомпасов, показывающих в одну сторону. Потом случился набег фазы: в нашем мире появилась Метка – распахнулось Око Бога, если тебе так удобнее, – и конец порядку. Стрелки гирокомпасов завертелись, потом остановились в разных положениях. И в итоге каждая зона замерла на пределе разрешения. Вот тебе и сегодняшняя картина мира – множество игровых полей, склеенных по краям. Поля растягиваются и сжимаются относительно друг друга, но полностью не исчезают.
Мусор под ногами у Кильона стал рыхлым. Упавшая капсула подняла огромный столб пыли, и теперь удушливый серый туман уплотнялся от каждого шага. Кильон откашлялся.
– Это лишь теория. Не понимаю, как она относится к нашему миру.
– Представь себе проход через границу зоны. Мы перемещаемся с одного игрового поля на другое. Если отличие в размере ячеек не катастрофично, наши тела приспосабливаются. Люди податливы, к переменам восприимчивы – тебе, доктору, это объяснять незачем. Сетка меняется, наши атомы выстраиваются слегка иначе, но физиологически мы едва это чувствуем. Последствия малозначительны, легкая неврологическая пертурбация без проблем корректируется несложными препаратами.
– Антизональными.
– Доктор, да ты прямо на лету схватываешь!
– Так, а что случается при переходе обратно?
– Человек возвращается к большему разрешению. Приспосабливается, перестраивается изнутри, я называю это преобразованием. Главное, не избежать потери информации. Нельзя пересечь зону низкого уровня, то есть с низким клеточным разрешением, и ничего не потерять. Дело в том, что люди, животные, микроорганизмы ловко приспосабливаются к преобразовательным потерям. Машины не так ловки. Изменения подрывают их на атомном уровне, потому что они жесткие, неадаптивные. Им необходимы точность и идеальные соответствия. Ошибки множатся чуть ли не в геометрической прогрессии. Все созданное с высокой точностью не переносит миграции меж зонами разных уровней. Это как передавать сложное сообщение по испорченному телефону. Что-то пропадает, что-то неверно толкуется; малейшая оплошность – и в итоге получаешь белиберду. Машины ломаются, доктор, а при возвращении в зону высокого уровня сломанное не восстанавливается.
– Снова интересная теория.
– Но это единственное ее достоинство, так ты считаешь? И знаешь что? Ты абсолютно прав. Теория непроверяемая, недоказуемая. В приличной компании такую не изложишь.
– Допустим, вы правы. – Кильону захотелось проявить великодушие. – Идей лучше вашей все равно нет, верно?
– Доктор, ты слишком любезен.
– Но как же так получилось? Откуда взялось Око Бога? При чем тут Клинок? А также тектоманты и их гильдия?
– Вопросы по существу, какой ни возьми. Отличные вопросы, на которые я в нынешней ситуации совершенно не готов ответить.
