а я вообще дурак-дураком. Впрочем, никто из нас так и не вспомнил, как оказался тут. Память возвращается бесполезными кусками. Сэкиль работала на какую-то монструозную кибер-контору, создавала виртуальные реальности. «Дря игр и не торько», — сообщила она уклончиво. Натаха однажды вспомнила, что у неё был мотоцикл, и теперь страдает без него. Я не вспомнил ничего толкового и продолжаю вести беззаботную жизнь дебила.
Ресетить меня перестало, я больше не забываю, что случилось вчера, но зато и помнить нечего. Искать дверь мы бросили, поверив Сэкиль, что вести ей некуда. Утром принимаем душ, пока вода в трубе тёплая. Она согревается за ночь, значит (как оптимистично считает Натаха), где-то есть источник тепла. Греем завтрак. Съедаем свою порцию, остальное отдаём гонцам с этажа. Они выглядят и пахнут всё хуже, но остаются верны себе. Снисходящий до разговоров с нами Васятка говорит, что засрали уже весь этаж в три слоя, включая пустующие комнаты. Даже Стасик впал в тоску и ничтожество. Ковыряет зачем-то стену в коридоре.
— Какую именно? — внезапно заинтересовалась Сэкиль.
Выслушав объяснения Васятки, только рукой махнула — топологию, мол, не обманешь.
Натаха продолжает разбираться в трубах, пытаясь найти уж не знаю что. Наверное, ей просто скучно. Но когда в нашем импровизированном душе вода совсем захолодала, она нашла новый потеплее. И то польза.
Я болтаю с Сэкиль. Иногда мы трахаемся. Больше со скуки, чем от страсти.
Я помогаю Натахе. Иногда мы трахаемся. Примерно по той же причине.
Иногда мы делаем это втроём. Иногда они обходятся без меня. В здешнем безвремении говорить про чувства кажется странным, и секс — это просто секс. Ловлю себя на мысли, что ночные ресеты были счастьем. От памяти одно расстройство. Я вспоминаю какие-то джунгли, какие-то горы, какую-то войну, трупы и гарь, тряское ревущее нутро вертолёта, людей с оружием, смотрящий на меня холодный глаз ударного беспилотника… Но при этом почему-то не ощущаю себя военным.
И мне по-прежнему не снятся сны.
***
Сэкиль так и не вспомнила себя, зато вспоминает работу. Рассказывает свои топологические выкладки. Увлекаясь, переходит на зубодробительную терминологию, я теряю нить рассуждений и слушаю просто так, фоном.
Выражения вроде: «Коллапс макроскопического перепутанного состояния в микротрубочках клеточных органелл дирижируется мембранными белками», — я пропускаю мимо ушей, но кое-что ухитряюсь почти понять. Что мозг индивидуален, но при этом разум — коллективный феномен. И что сознание есть свойство субъекта наделять существованием себя и окружающий мир.
«Есри система представлена суперпозицией двух квантовых состояний, это вречёт за собой суперпозицию соответствующих искриврений пространства-времени, — втирает мне Сэкиль. — Однако такая суперпозиция искриврённых участков пространства-времени явряется неустойчивой и стремится к коррапсу».
Совершенно бесполезная херня эта ваша квантовая физика. Какая разница, что внешний мир одновременно внутренний, если то, что внутри твоей башки, ты не контролируешь так же, как то, что снаружи?
Близок локоть…
***
— В этом гравная пробрема ИИ, — вдохновенно рассказывает Сэкиль, — он несубъектен. Для Вселенной он не явряется Набрюдателем, а знасит, не может быть истосьником коррапса квантовых состояний. Не может пороздать событий. В сыроком смысре слова — не Творец.
Мне плевать на проблемы ИИ. Я мягко провожу пальцем по ореолу её соска. Сэкиль хихикает и слегка отстранятся.
— Секотно, Кэп-сама! Когда насяли дерать виртуарьные миры, снасяра дря игр, потом дря всякого другого, оказарось, сто они невозмозны без рюдей. Всё, сто сусествует, сусествует в нас! В том сисре и мы сами. Понимаес?
— Нет… — я медленно веду пальцем по её животу. От пупка вниз, по средней линии, покрытой тончайшим, почти невидимым пушком.
— Да подозди ты! Это вазно! Всякий мир сусествует внутри Творца, а он — внутри него.
— А я сейчас буду внутри тебя…
— Всякое событие в нём — коррапс квантовой ворновой функции, выбор одного состояния из диапазона возмозностей! И диапазон задаётся набрюдатерем, и выбор тозе! Сто ты дераес?
Но поздно, мой палец уже закончил свой путь вниз.
Назовём это «коллапсом волновой функции».
***
— Опять блудили? — Натаха стоит, уперев толстые руки в то место, где у людей бывает талия. — И опять без меня?
Она не ревнует. Отношения в нашем триумвирате далеки и от любви, и от ревности. Они даже от дружбы далеки, пожалуй. Просто вместе мы чувствуем себя хоть чуть-чуть живыми. И если секс помогает — да будет секс. Нам его друг для друга не жалко.
— А я кое-что интересное нашла, между прочим! Одевайтесь, покажу.
— Я думал, ты уже сто раз тут нашла всё, что можно было найти, — удивляюсь я, но трусы натягиваю.
— Я тоже так думала. А поди ж ты. Как много нам открытий чудных!
— Вот! — продемонстриовала она с гордостью. — Экая фигня, зацените!
Здоровенный кусок стены отвалился и лежит на полу, обнажив толстую, в мой обхват, ржавую трубу.
— Ты её зопой сто ри задера?
— Молчи, Сека, моя жопа — моё богатство! Но нет, я вообще не трогала. Труба, видите, лопнула. Прямо внутри стены. Сначала шёл пар, потом он остыл, текла вода… Постепенно размыло. Вода всё ещё течет, видите? Но уже без напора. У нас с напором вообще беда.
Последние дни вода из нашего очередного душа еле течет, да и температура оставляет желать лучшего. Натаха пытается найти другую трубу, но пока без успеха.
— И что в этом интересного, Нат? Ещё одна труба…
— Она уходит не вниз и не вверх. Она уходит в стену. Перпендикулярно. Вот здесь, -Натаха пнула колено трубы внизу, у пола.
Действительно, толстенная труба загибается под прямым углом, переходя из вертикальной (я уже выучил, что это называется «стояк», и ничего неприличного в этом слове нет) в горизонтальную.
— И что?
— Сека, ну хоть ты поняла? — Натаха посмотрела на меня с обидной жалостью. — Тупорогии эти твои…
— А ведь и правда… — Сэкиль смотрит на Натаху с восхищением. — Натаса, ты умниса! Ведь там зе её нету, да?
Она показала пальцем себе за спину.
