Пока что мне это кажется странным: чем еще они могут вознаградить тебя, кроме славы? И как они могут распоряжаться твоей пищей или, как ты ее называешь, «средством к существованию»? Я-то полагал, что вы, как и мы, сами кормите себя. Как я уже объяснял тебе, мы создаем из червоточин художественные структуры, и вознаграждаться они могут только славой, так как никто не может нарушить изоляцию, в которой мы живем. Мне трудно представить себе получение пищи от других. Разве что с взаимной аннигиляцией. Пожалуйста, объясни подробнее.
Сегодня большая часть твоего послания была искажена, и я понял ее лишь урывками. Но хорошо, что я вообще тебя услышал! Думаю, самое главное я чисто интуитивно ухватил: ты сказал, что у тебя сейчас трудности с поисками направления твоей последней червоточины. Ты блуждаешь в лабиринте, полном опасных и двусмысленных тупиков, конца не видно, а «жить на что-то надо» (разъясни мне, что ты имеешь в виду, в следующий раз). И поэтому ты не можешь подняться над обстоятельствами и сфокусировать внимание для общения со мной. Я все прекрасно понял: ты вовсе не собираешься отделаться от меня. Ты хочешь продолжать наше содружество. Так выходи на связь, когда сможешь. Твой друг Рон из рода Червей — свой парень. У меня ведь тоже бывают свои трудности, и поэтому мои сигналы тоже бывают неровными.
И причины, по которым ты не рассказывал обо мне своим друзьям, мне тоже ясны. Но ты говоришь, что у тебя есть идея, как обнародовать полученную от меня информацию. Ты хочешь при помощи своих художественных средств придать ей более приемлемую форму — «рассказа».
Так валяй, дружище! Кстати, наши разговоры и мне навеяли кое-какие идеи.
Красота телепатического общения в том, что все твои мысли при передаче автоматически трансформируются в символы и термины, понятные тому, с кем ты общаешься. Например, твое имя, которое, возможно, я вообще не смог бы выговорить, превратилось для меня в привычное «Роберт» (у меня есть пара друзей, которых зовут точно так же!).
Я все думаю о тебе и твоей сфере, по которой ты ползаешь, да еще зная ее форму — просто чудеса какие-то!
У нас все совсем по-другому — живем внутри, а не на поверхности. Ведь мы черви. Или, точнее, червоиды (у нас несколько рас).
Ты представляешь, Клаус выказал определенный интерес к нашему с тобой общению, чем меня несказанно удивил.
— Я вовсе не собираюсь верить тому, чего не могу проверить на собственном опыте, — сказал он. — Но это твое… назовем это «контактом», короче, то, чего ты достиг, открывает новые и даже очень интересные возможности. Наши ученые уже давно знают, что вполне могут существовать миры, где поверхность определима настолько, что ее можно измерить. Но до сих пор мы не имели реальных тому доказательств. Правда, твое доказательство для меня тоже не имеет веса. Но если хотя бы на минуту допустить, что это так, то перед нами открывается обширное поле для размышлений.
— Ну и как, доказывает ли это, что наш мир таки имеет поверхность? — спросил я.
— О нет, милый мальчик. Как раз наоборот. Если только твой контактер говорит правду, то это как раз и доказывает, что наш мир вообще не имеет поверхности. И доказывает это с позиции истинного знания, а не идеалистических голословных утверждений.
— Так ли это важно?
— Еще как важно! Идеальные концепции — это не более чем логические построения, истинность которых зависит от их внутренней стройности, служащие в основном для того, чтобы вышибать из седла прагматиков, а также инструментом познания того, насколько реальность отличается от идеала.
— Я все равно не понял, почему факт того, что его мир имеет поверхность, служит доказательством того, что наш мир ее не имеет?
— По методу «от противного» Это решение естественно вытекает из космологических доказательств, предоставленных твоим корреспондентом. Честно говоря, я не уверен, что это вообще что-то доказывает. Мне нужно еще проконсультироваться на эту тему у моих коллег, работающих в подобном направлении.
Я художник по призванию. И, может, это основное призвание для всех нас. Но философия и, главным образом, метафизика играют в нашем быту жизненно важную роль. Особенно в выборе направления. У вас, как я понимаю, все по-другому. До чего же вы счастливые существа! А со мной сегодня случилось такое, что я до сих пор не могу успокоиться: я просто чудом не влетел в ловушку, где аннигиляция была бы обеспечена на девяносто девять процентов.
Если я даже и преувеличиваю, то только самую малость. Нам, червям, не дано знать о реальной степени опасности. С нами так: червь ошибается только раз. Страх смерте/разрушения преследует нас всю жизнь, но по-настоящему оценить эту угрозу у нас нет возможности. Обычно, когда я ощущаю, что три четвертых пространства вокруг меня изрыто, я делаю небольшой рывок, чтобы найти место, где посвободнее. И именно так я сегодня влетел в тот райончик, где имел шансы погибнуть процентов на восемьдесят, тем более что он со всех сторон был окружен непроницаемыми поверхностями.
Итак, последние статистические исследования показали, что зона с восьмидесятидвухпроцентной смертельной опасностью еще не является критической, так как я все же ухитрился спланировать свое новое направление в единственную точку, где можно было обогнуть этот кошмарный, на девяносто процентов изъеденный район (огромный риск!), и затем ввинтился в прелестный райончик, заполненный всего на шестьдесят процентов, сколько глаз хватает. Конечно, у нас нет глаз, но есть орган ощущений, выполняющий функции, близкие к вашему бинокулярному дистанционному зрению. Он позволяет нам обследовать территорию позади и вокруг нас и создает ее трехмерное изображение. Что-то вроде топографической карты, движущейся в голове, демонстрирующей все пустоты, твердые участки и кристаллические вкрапления, если они есть. Роберт, а у вас, на поверхности, есть подобные участки, грозящие самоаннигиляцией? Здесь мы только и заняты поисками критической ширины, при которой можно войти в «бутылочное горлышко». Причем только войти, потому что выход должен находиться на критическом расстоянии от входа. Иногда мы называем их «бутылочными горлышками», иногда «коробками», в зависимости от того, какую форму они имеют — цилиндрическую или квадратную. Есть и другие ловушки всевозможных видов, так что приходится быть начеку. Топография местности постоянно изменяется. О, если бы мир был устойчивым! Мы, как те пионеры, что путешествовали, как ты мне о них рассказывал, в своих фургонах по великим равнинам. Только мы движемся сквозь почву, а не по ней. Иногда нам легко, что соответствует для нас равнинам, иногда мы встречаем беспорядочные и запутанные, как ваши горные системы, кристаллические вкрапления. И сколько приходится потрудиться, чтобы их обойти! А встречаются и пустоты, которые тоже приходится огибать. Иногда попадается нечто вроде болота — не пусто, не густо, но недостаточно надежно, чтобы отважиться соваться туда — может засосать. Твердая материя, о которой мы все время говорим, на самом деле большая редкость. Чаще всего почва вокруг нас обладает различными степенями вязкости: от твердых отдельных частичек, спрессованных настолько, что их плотность может считаться достаточно стабильной, до воздуха (или лучше сказать — пустого пространства, так как нам абсолютно не важен химический состав газа, заполняющего наши лакуны; он смертелен для нас в любом составе) и воды — еще одна опасность. В ней не оставишь туннеля. А для нас очень важно знать, где ты прошел, так как это определяет траекторию дальнейшего движения. Червь в воде изо всех сил пытается держать прямое направление, ведь только так можно достичь берега, но вместо этого начинает описывать круги, которые снижают его скорость, понижая ее настолько, что у него уже не хватает сил двигаться дальше. И тогда он умирает. Мне кажется, это одна из особенностей, в чем наш мир отличается от вашего — мы можем утонуть.
