– Она не стала бы помогать им похищать Барбару, – сказал Тони. – Она может быть сумасбродной, но не может быть настолько сумасшедшей.
Боннер развел руками.
– В любом случае, сейчас не это главное, – сказал он. – Присоединяйся к компании. Садись и жди.
– Нам нужно что-то делать…
– Согласен. Что? – ответил Боннер. – Давай я тебе расскажу, что мы уже сделали. Может быть ты придумаешь что-то еще.
Рэнд ощутил короткий всплеск надежды, но когда Боннер кончил говорить, Тони больше ничего не смог придумать.
– Центральный, говорит Один-Зед-Девять. Мы зафиксировали слабый сигнал передачи от «Дорогой». Повторяю, мы зафиксировали слабый сигнал передачи от «Дорогой». Мы находимся в квартале 18400 на Стаунтон Авеню. У нас нет пеленгатора, но мы можем ездить и установить место с пиковой мощностью сигнала. Какие будут приказания?
– Один-Зед-Девять, остановитесь в незаметном месте, так, чтобы «Игроки» вас не заметили. Мы не хотим, чтобы «Игроки» узнали, что у нас есть средства для их обнаружения. Я повторяю, поставьте свою машину в укромное место и оставайтесь там. Продолжайте следить за передачей от «Дорогой». Мы попытаемся направить антенну на ваш автомобиль, так чтобы «Дорогая» получила возможность связаться с нами напрямую. Вы поняли?
– Вас понял. Выполняю. Один-Зед-Девять связь закончил.
– Какого черта делают твои люди? – сказал Боннер.
– Спокойнее, – ответил полковник Кросс, – и перестаньте на нас кричать. Мы посылаем туда машины, включая ее собственную. Мы установили с ней контакт, она не передвигается, и только вопрос времени, когда мы снова установим с ней связь. Ради бога, босс, держите себя в руках.
– Да. Хорошо. Я постараюсь.
– А сейчас еще один вопрос. Должен ли я обратиться за помощью?
– Нет, полковник. По крайней мере до тех пор, пока вы не решите, что она нужна. Я бы хотел, чтобы мы все сделали сами, – сказал Арт Боннер.
Амос Кросс усмехнулся.
– Я тоже. Но я должен предупредить вас, что подразделение по борьбе с террористами лос-анджелесского департамента является одним из лучших в мире. Они еще ни разу не позволили, чтобы захваченная жертва погибла.
– А вы считаете, что наши люди не справятся?
– Если бы я так считал, я бы стал настаивать, чтобы мы вызвали лос-анджелесскую полицию, – ответил Кросс. – У нас хорошие люди. Но конечно, у них нет такого опыта, который получают в регулярных подразделениях по борьбе с терроризмом.
Где они могли получить такой опыт? В истории Тодос-Сантоса не было случая освобождения захваченных заложников. Прав ли я, надеясь на них? Ведь там Барбара и Женевьева.
– Тони, у тебя тоже есть голос в принятии этого решения. Может быть, нам обратиться в лос-анджелесский департамент полиции?
Рэнд смотрел на него беспомощно.
– Полковник Кросс разбирается в этом вопросе лучше меня. Я соглашусь с любым вашим решением.
Как обычно перекладывает все на меня, подумал Боннер. Что ж, так и поступим.
– Арт! МИЛЛИ мне ответила! Арт!
– Слава богу. Я слышу, милая. С тобой все в порядке?
– Не очень. Они довольно грубы, но сейчас я могу с этим смириться. Но я не знаю, где мы находимся…
– Мы почти установили твое местонахождение. Вот почему мы можем разговаривать. Мы поставили рядом с тобой ретранслятор. Как только туда подойдет еще пара машин, мы получим треугольник и установим, где ты. Один вопрос. Должны ли мы вызвать подразделение по борьбе с террористами из лос-анджелесского департамента полиции или мы займемся этим сами?
– Только сами. Пожалуйста. Я не сошла с ума только потому, что представляла, что я сделаю с этими… ох, о господи…
– Барбара!
– Ох. Они слишком… Я постараюсь справиться. Вам нужно, чтобы я продолжала передачу для того, чтобы вы смогли найти меня, да? Я попытаюсь. Один. Два. Три. Четыре…
– Полковник, приготовьте наш отряд. Там плохое положение.
– Что там происходит? – спросил Рэнд. Ты что-нибудь услышал? С Джин все в порядке?
– Я не знаю, Тони, – быстро ответил Боннер. – Не отвлекай меня. Полковник, сообщите мне, как только ваши люди прибудут на место. Им нужно поторопиться…
– Ложись, сука.
О боже, неужели снова?
– В прошлый раз мне было больно. Я…
– Заткнись, или я отдам тебя Леоне.
Может ли быть хуже? «МИЛЛИ. Меня уже нашли?»
Ох. Слава богу, что я не могу сейчас забеременеть. Они все будут делать это? Они изнасиловали Патти Херст. Может быть они думают, что так они обратят меня в их сторонницу? О боже, как больно…
– Это революция. Она приближается, и ты ничего с этим не сделаешь. Мы уничтожим Корпоративное государство. Оно просто умрет, когда люди узнают, что им не нужно подчиняться, не нужно мириться с большими компаниями, чтобы получать достаточно пищи… – Лекция прекратилась, когда он обхватил и сжал ее руками, а его бедра стали двигаться все быстрее и быстрее…
– Где они сейчас находятся? Ты можешь сказать нам это?
– Здесь четверо мужчин и одна женщина. Один из мужчин вместе со мной в кладовке. Не думаю, что у него с собой есть какое-нибудь оружие. Я могу справиться с ним, если остальные не помешают. Я не знаю, где они держат Женевьеву.
– Ты уверена, что Женевьева не одна из них?
– Да. Совершенно уверена. Они… они ударили ее. И я не знаю, где она сейчас, и где остальные. Я…
– Что он делает в кладовке вместе с тобой?
– Арт, тебе трудно догадаться?
– Извини. Держись. Мы почти готовы.
Нужно думать о чем-то другом. О чем угодно другом. Она вспомнила свою подругу Жанин, которая изучала дзен-буддизм. С болью можно справиться, приняв ее, прислушавшись к ней, думая о ней, сделав ее частью самой себя, пока она не станет обычной и ты не будешь обращать на нее внимания, и тогда боль исчезнет совершенно, только это мне не помогает…
– Ха, тебе тоже понравилось, правда, дорогая? Мы сможем сколько угодно заниматься этим…
В соседней комнате раздался громкий треск.
– Черт, что там такое?
– ВСЕМ ОСТАВАТЬСЯ НА МЕСТЕ. ОДНО ДВИЖЕНИЕ И Я ОТСТРЕЛЮ ВАМ ЯЙЦА.
– Черт, что? – Он попытался встать.
Барбара протянула руку и схватила его за яички. Затем сильно сжала руку, тянула и выкручивала. Он закричал и беспомощно забарахтался в темноте. Именно этот крик привел к ним охранников.
Никто не достоин того, чтобы ему доверили власть… Никто… Любой, кто сколько-нибудь пожил, знает, на какие безумства и злые поступки он способен… И если он это сознает, он также сознает, что ни ему, ни кому другому не должно быть позволено решать судьбу даже одного человека.
