Негодник с хохотом спрыгнул с подоконника, весело запрыгал на одной ножке.
КАК ЗДОРОВО, ЧТО МЫ ПОЧИНИЛИ ХОДИКИ. А ОН СОВСЕМ НИЧЕГО, ЭТОТ ЧУЧЕЛО. УРА! И БАБУШКА НЕ БУДЕТ СЕРДИТЬСЯ.
— Вот видишь, стоит только по-настоящему захотеть, — нравоучительным тоном сказал я.
— По-настоящему?
Негодник на миг остановился. Его глаза изумленно округлились.
— Ну конечно по-настоящему, а не понарошке. Видишь ли, все вокруг нас собрано словно из песка. Это только кажется, что прочно и неподвижно. А я умею лепить из мириадов таких песчинок новые вещи.
— Ура! — крикнул Негодник, подбегая к старой зингеровской швейной машинке.
Кажется, он наконец понял.
Сдернув с машинки футляр, он лихо крутанул ручку.
Послушная его приказу, сломанная шестерня шевельнулась в пыльном чреве и выплеснула три новых зубчика вместо сломанных. Шестеренки сцепились, колесики завертелись, челнок повернулся в шпульке, и игла заскользила вверх-вниз, вверх-вниз.
ВОТ БАБУШКА ОБРАДУЕТСЯ!
Схватив с комода пластмассовый футляр, Негодник извлек оттуда старенькие очки с треснувшей дужкой. И снова генератор слепил половинки, смыл со стекол паутину царапин.
«А может быть, просто-напросто сказать ему правду?»
— Знаешь, Негодник, — сказал я, помедлив, — я тебя обманул. И звать меня не Фантомас, и никакой это не индийский алмаз, а деталь специального прибора, который делает реальной часть наших мыслей.
— Генератор, что ли?
— Да.
— А как же тебя зовут?
— У меня нет имени — только порядковый номер. Зато моя планета называется Цедра.
Негодник хмыкнул:
— Цедра — это же лимонная корка!
Я продолжал:
— Чтобы вернуться назад, я должен построить Туннель. Что это такое, мне не объяснить, но это легко почувствовать.
— Лесенка в небо?
— Да. Мой товарищ погиб, генератор мне не подчиняется, запас энергии на исходе… Только ты мне можешь помочь.
— Как?
— Представь себе ракету, которая похожа на стремянку у бабушкиного сарая. Она выше неба. Представь, что тебе страшно хочется улететь на ней в космос, что твоя ракета прочнее самой прочной стали и легче куриного перышка. В ней спрятался миллион гроз и тысяча молний. Она летит по Туннелю сквозь космос со скоростью мысли. Она послушна тебе, как шариковая ручка, когда ты рисуешь рожицы в тетради.
Негодник зажмурился и взмахнул кулачком.
За окном плеснуло нежным огнем. Послышался характерный треск разрываемой материи, и на лужайке выросла ажурная тень, почти прозрачная лесенка, уходящая за облака.
— Ах ты негодник! — раздалось за дверью.
Негодник сделал страшные глаза.
— Бабуля!
Я успел вылететь в окно, выходящее в огород, и оказался посреди аккуратных грядок с острыми пучками зеленого лука.
— И что это взорвал, окаянный! — воскликнула бабушка.
НЕУЖТО ОБЖЕГСЯ?
Поймав ее мысли, я вновь пережил острое чувство познания чужого мира.
От бабушки я узнал, что в подполе стоит крынка холодного молока, что Негодник с утра ничего не ел, что за лесом на кладбище похоронен дедушка, что он воевал еще на германской и носил мягкие пушистые усы, что белье на чердаке высохло, что при болях в пояснице лучше всего помогает тигровая мазь, что господь бог все видит, все слышит и не оставит безобразия Негодника безнаказанными.
— Бабушка, бабушка, а я тебе швейную машину починил.
— Опять трогал руками без спросу, негодник!
— Бабушка-бабуля, а я и ходики починил.
— Да разве они сломались?
— Нет, не сломались, но я все равно починил…
На завалинке грелся на солнышке толстый ленивый кот. Увидев меня, он чуть приоткрыл зеленый глаз, равнодушно шевельнул хвостом. Я с удивлением поймал него мысли.
ОТ ЭТОВО ТИПА ПАХНЕТ, КАК ОТ МАТАЦИКЛА. ФУ! РОБОТ.
Кот неприязненно покосился на меня.
БАБУШКА ПРИНИСЛА ПРОШКЕ МАЛАЧЬКА СМЕТАНКИ КАЛБАСКИ.
Тем временем работающий генератор уловил желания кота, и в воздухе стали возникать неясные очертания колбасы… Ну и ну! Прочь отсюда. Здесь даже коты и те фантазируют.
Я осторожно вышел из-за угла и подлетел к лесенке-Туннелю. Все в порядке. Окруженный защитным полем, я стал медленно набирать высоту и на миг повис над домиком под шиферной крышей, над ветками спелой черемухи.
Прощай, Негодник…
Мальчик выбежал на крыльцо и задрал голову вверх. Защитное, поле сделало меня незримым, а он так жадно искал меня взглядом среди летних облаков. Бабушка тоже вышла на крыльцо и, подслеповато щурясь, заслонила глаза от солнца ладонью. Ее беспокоил дождик, который пойдет ближе к вечеру.
Негодник тем временем взмахнул кулачком, в котором было стиснуто пустяковое сопротивление, а бабушка всплеснула руками. Мальчишка еще находился в поле действия бортового генератора, и его желания снова исполнились.
С чердака чопорной вереницей вылетело сухое белье и ровной стопкой улеглось на подоконник. Зашевелились на грядках зеленые кулачки молодой капусты, стали увеличиваться на глазах, вырастая в исполинские кочаны. Вздрогнули помидоры, раздувая алые щеки. Лук ударил из земли колючими зелеными фонтанами. Черемуха осыпалась сладким черным дождем.
Ах, Негодник, кажется, наступила осень.
В Танькином озере сверкнула чешуей исполинская серебристая рыба, и на поверхность стал величаво всплывать пиратский галион имени Лехи Бабухина, набитый доверху сокровищами абвера. Но тут поле генератора оторвалось от Земли, и галион опустился на дно.
Негодник счастливо прыгал на крыльце. По тропинке от станции на сверкающем велосипеде катила неизвестная Дама Икс из параллельного класса. А я улетал.
…Дети даны далеко не всем мирам, и я остро позавидовал Земле, где есть дети. Дети, которые носят рыжие челки, дерутся, играют в классы; дети, у которых есть спортивные кеды, исцарапанные локти, веснушки, скакалки, портфели для школьных учебников; дети, которые показывают язык, дразнятся, плачут, смеются, врут, прыгают на одной ножке… И я с горечью подумал о том, что у меня никогда не было детства. Моей колыбелью был сборочный блок, из темноты которого я вышел, как и все, — взрослым в мир взрослых. В этот унылый мир взрослых с их нормами приличия, правилами, программами и законами природы, с их взрослой смертельной скукой.
Мне захотелось стать маленьким, ведь я не умел ни плакать, ни смеяться и никогда, никогда не скакал на одной ножке.
— Прощай, — шепнул я Негоднику в самое ухо.
— До свидания, — сказал он, глядя в небо.
— До свидания, — шепнула и велосипедистка Танька, щурясь от солнца.
— Пока! — буркнул вдруг и сам Леха Шина с перрона станции Горловка, где он стоял, задрав голову, и, сложив ладони биноклем, смотрел в облака.
