В основании картины длиной около метра с чем-то проросла редкая зеленая трава, сквозь которую чернела земля, а в траве запутались разбросанные ветром свежеопавшие или уже тронутые увяданьем или совсем скукожившиеся желтые, серые, багряные листья. По серединке из травы поднимались вверх два замшелых, пропитанных до черноты дождями столба, на которых наискосок была прибита ржавыми гвоздями доска недлинной скамейки с несколькими опавшими листьями и в оспинах шелухи осыпавшихся еще по весне почек.
Слева от скамейки из темной влажности, внутри которой таились тугие темно-зеленые побеги, тянулись вверх коричневые тонкие стволы кустарника, переходящие в переплетенье веток в пожаре красных, желтых, желто-зеленых, бурых, бордовых листьев, а справа от скамейки торчала низкая прибрежная поросль из ломких былинок, упавших веток и высокой травы.
Черная у края берега вода постепенно меняла свой густой цвет на коричневый, а затем на серый, далее водное пространство принимало на себя оттенок неба, его отражение и переходило в даль небольшого залива и виден был, открывался другой берег, вдоль которого шла ограда. За ней виднелась крыша автомобиля мышиного цвета и поднимался двухэтажный дом, белый дом под красной черепицей с верандой, увитой густым плющом. Над крышей высились высились кирпичные трубы, их заслоняли голые ветви мощных деревьев, по возрасту намного старше дома, сквозь которые синело небо и белели облака.
Рядом с домом на деревянных мостках у воды стояли два светлоголовых мальчика, а перед ними яхта, чья белая мачта и голубой корпус дробились, отражаясь в мелкой серой волне залива, которую ветер гнал к противоположному берегу, где стояла скамейка.
Это был важный момент в моей жизни.
Я сложил картину.
Я стоял и смотрел на нее, и мне было невозможно поделиться ни с кем радостью содеянного, потому что только я сам прошел этот путь от первых четырех уголков и рамки до последнего "человечка", которого я уложил на свое место. Такое же чувство испытывает альпинист на вершине горы - внизу под ногами пройденный путь, а над головой только небо, или яхтсмен, завершивший кругосветное одиночное плаванье.
Чистое озеро, парк с аллеей старых лип, яхта, автомашина, дети - вот оно счастье, что еще надо? Чем дольше я смотрел на сложенную картинку, тем сильнее возникало ощущение, что мальчишки эти - внуки мои, а я похоронен на этом берегу залива, который мне уже никогда не переплыть - зато они не забывают меня, приезжают помянуть, посидеть на замшелой скамейке возле моего последнего приюта.
Мираж. Реальность, конечно, была совсем иной - трудно представить себе что-то подобное на земле советской.
Когда уезжали Марченки, у них на двери висела бумажка, прихваченная скотчем, - длинный список дел, которые нужно обязательно успеть завершить до отъезда. Прилепилась на дверь такая же бумажка и у нас. Только список дел, по-моему, был длиннее в два раза.
Приехал мой сменщик - Попов. Тот самый, кого я принимал как первого командированного в моей заграничной судьбе. Приехал пока без жены. Он жил в торгпредской гостинице, и мы с ним вращались по тому же кругу, как когда-то я бегал с Марченко: посольство, торгпредство, аппарат торгсоветника, представительство АПН, ССОД... Везде представлял: "Моя замена." И в глазах знакомых появлялся огонек сочувствия: "Уезжаешь?.."
Уезжаю. Уезжаем. Последние три месяца я занимался одним и тем же Ганеш приносил с ближайшего рынка картонные ящики, и постепенно пустели книжные полки, вешалки, снимались картины со стен, обнажались потеки и пятна - нищал интерьер, словно жизнь покидала дом. Наша жизнь. Четыре года нашей жизни.
Росло число коробок, и весомой в самом прямом смысле становилась угроза перевеса.
- Валера, как хочешь, но я купила всем нашим в подарок по набору постельного белья. Этого же нет в Союзе. Исчезло как класс.
Простыни, пододеяльники, наволочки, ботинки, босоножки, сапоги, туфли, носки, чулки, колготки, майки, рубашки, платья, костюмы, пальто, зонтики, перчатки, сумки, сумочки, зубные щетки, лезвия для бритв, мыло, шампуни, кремы, лекарства, лекарства, лекарства, шприцы одноразовые, зажигалки, бусы, чай, кофе, виски, презервативы, сухие дрожжи, игрушки... - каждый день обнаруживалось, что именно то или иное исчезло под прилавки совмагазинов или появляется слишком редко.
Мы ездили по рынкам. Ходили по магазинам совсем с иной целью, чем раньше - гляди-ка, батарейки-аккумуляторы разных размеров и подзарядное устройство, надо обязательно купить, электрочайник-термос - это так удобно... А беспроволочный телефон?.. Перемотчик видеокассет?.. Компакт-кассеты?..
И появилась еще одна коробка.
Денег, конечно, катастрофически не хватало. Как у всякого советского. Как-то советник нашего посольства привез свою жену на базар. Жена пошла по лавкам, а он ждал ее в машине. К нему подбежала черноглазая девочка от горшка два вершка - в лохмотьях и, плаксиво скривившись, стала просить "бакшиш". Советский сааб владел местным наречием и сказал, что роскошный японский лимузин принадлежит вовсе не ему, а вон той богатой тете, у которой он служит простым шофером. Зарплата у него маленькая, а семья большая, поэтому и подать-то ему нечего. Бродяжка, подперевшись кулачками, сочувственно выслушала бедного дядю, вздохнула, порылась в своих отрепьях и протянула ему милостыню.
Дня за три до отъезда отвез несопровождаемый груз, сдал его в аэропорту, все остальное было уложено и упаковано и образовалась пустота во времени. Не черная, но дыра. Время, конечно, тикало, но не включишь телевизор или радиоприемник - и появилась незанятость глаз. тишина для слуха, свободные, ничем незаполненные вечера. И проснулись воспоминания, и расцвели ассоциации. Сами собой - видно, накопилось - озарялись темные уголки памяти и невольно сравнивал я самого себя с самим собой: нынешнего с приехавшим четыре года назад.
Тот был моложе. И здоровее. За четыре года тяжело ранена гепатитом печень, поражены конъюнктивитом сосуды глаз, Рвутся кровотечением мягкие ткани после операции геморроя, пухнут десны от парадентоза. С другой стороны в родных пенатах не миновала бы меня горькая чаша болезней только нахлебался бы отечественной баланды в совлечебницах без разовых шприцов.
Здесь-то меня оперировал знаменитый хирург, чей палец удостоился чести попасть в анналы местных миллионеров и крупных деятелей. А дома... Мне слишком хорошо знакома социалистическая медицина по противотуберкулезному диспансеру в Москве и санаторию в Калужской области. И по моргу где лежала моя Наташа.
И все-таки за четыре года всеми клеточками своего тела я ощутил, что тропики - это не жара и не влажность, тропики - ползучая, как подземный пожар, эрозия.
