— Кто вы? — спросил я в темноту.
— Еще?
— Все. Ключи, платок. Тьфу, грязный!
— Верни.
— Ксюша, ты?!
В салоне воцарилась гробовая тишина. Кто-то кашлянул.
— Разуй его.
— Но…
— Выполняй.
С меня сняли шапочку, и я увидел то, чего так боялся. Напротив сидела Ксения, суровая и сосредоточенная, по обе стороны от нее разместились какие-то крепыши с типовыми лицами героев.
— Тебе известно мое имя?
— И кое-что еще, — игриво заметил я.
— Пассажир, это не в твоих интересах.
— Как ты вернулась? Ведь дырокол у меня.
— Не понимаю.
— Отдай машинку, я не закончил одно дело.
— Дело?
— Мне нужно послать письмо, — соврал я.. — Получить — получил, а послать некому.
— Какая глупость.
— Я должен себя кое о чем предупредить.
— Это старо, пассажир.
— Нет! Предупредить, чтоб не совался.
— Ты же сказал, что получил. И сунулся. Смысл?
— Но у следствий нельзя отнимать их причины! — вспомнил я фразу Тихона.
— Ты знаешь, чьи это слова?
— Да.
— Плохо. Сполоснем пассажира.
Один из амбалов откинул замаскированную в стенке панель и осторожно достал какой-то инструмент, гибрид шприца и пистолета.
— Не больно. Просто кое-что забудешь.
— Промывка памяти? Вы этого не сделаете. Ты не посмеешь, поняла?
Мне стало смертельно обидно за себя и свои воспоминания. Кто я без них? Что от меня останется?
— Не трогайте, гады! — закричал я. — Не имеете права! Вы люди? Отпустите! Ксюха! Ты сама, дрянь, забыла, и мне…
— О чем ты?
— О твоем брате…
— У меня нет брата.
— О матери, то есть сестре, о дубленке, о Шурке — как ты его, дядя Саша? — еще об одном… об одной сволочи, обо всех!!
Ксения надолго задумалась, потом посмотрела мне в глаза. Что она там разглядела? Я не знаю.
— Убери, — бросила она амбалу. — Пусть помнит. Если себя не жалко.
С неба валилась крупная слякоть. Ветра не было, поэтому тяжелые снежинки падали вертикально — как гири. Прохожие однообразно удивлялись раннему снегу и злобно косились на низкое небо. Старые кроссовки моментально промокли. Тело непроизвольно съежилось, выгнулось ломтиком лежалого сыра и задрожало. До дома всего десять минут.
Черт! Нужно купить поесть. Желудок, вспомнив о еде, ласково булькнул. Вторя этому сигналу, на обшарпанном павильоне загорелась корявая вывеска «ПОКУШАЙ». А ведь еще светло. Гамлет совершенно не экономит электричество. «Рэклама тфигает тарговля», — любил повторять он, непременно улыбаясь фиксатой пастью.
Внутри было жарко, и у меня заложило уши. И еще промелькнуло что-то прозрачное, как повторяющийся сон. Вспомнилось — и забылось.
— Здравствуй, Миша, — грустно произнес Гамлет.
Сегодня он сам стоял за кассой.
— Привет. Банкуешь?
— Да, — ответил он, сводя вместе густые брови. — Есть свежие сосиски. И колбаса, съедобная. Только завезли.
Я полез в карман и вдруг удивился: с утра денег не было. Я снова отметил какое-то странное несовпадение, но не смог сформулировать, чего и с чем.
Денег хватило на сто граммов сыра, батон хлеба и несколько сосисок. Если попросить, Гамлет даст продуктов взаймы, но так низко падать мне еще не приходилось. Уложив харчи в пакет с американским флагом, я вышел из павильона и снова очутился в моросящей мерзости. Оставалась еще десятка — нормальная, та, на которой Красноярская ГЭС, а вовсе не Менделеев, как утверждал безумный таксист.
Какой еще таксист? Тьфу, наваждение! Нужно купить яблок.
Овощной рынок — несколько столов, сколоченных из косых досок, — располагался тут же, у самого метро. Яблоки предлагали двое: красномордая молдаванка с монументальным бюстом и худой суетливый мужик в кепке из кожзаменителя. Мой выбор пал на представительницу слабого пола.
Пальцы у молдаванки были короткие, но цепкие. Она ловко загребла ими сразу три яблока и бросила на весы. Стрелка еще раскачивалась в районе отметки 400, а торговка уже сипло объявила:
— Пять.
— Почем ваши фрукты? Десять рублей, или я ослышался?
— Десять, — подтвердила та, нагло прищурившись. Мол, неужели за рубль торговаться станешь?
Стану, ответил я взглядом. Только не за рубль, а за принцип. За свое священное право не быть обманутым.
— Четыре, — сказала молдаванка и неожиданно добавила:
— Извините, ошиблась. Холодно очень.
Десять минут до дома. Или пять, если бегом.
Бежать было еще противней: мокрая рубашка облепила тело, обувь скользила, сумка с едой болталась и била по колену. Эх, сейчас бы Куцапова с его «ЗИЛом». Или с «БМВ» — это без разницы.
Я споткнулся о трещину в асфальте, и пакет лопнул. Собирая раскатившиеся яблоки, я вдруг вспомнил то, о чем следовало подумать еще полтора часа назад, когда меня выкинули из дыры в районе Измайлова.
Нет, это ерунда, нужно будет почитать газеты, посмотреть телевизор, иначе ничего не поймешь. И все же я продолжал всматриваться в здания, в прохожих, в проезжающие машины, будто сам себя пытался в чем-то убедить.
Вроде бы все нормально. Тот же башенный кран с раскуроченным мотором, маячащий здесь уже второй месяц. Рабочие в брезентовых куртках копошатся у металлического каркаса — это любимый племянник Гамлета под мохнатым дядюшкиным крылом налаживает свое собственное дело. Даже инспектор «гибели», покуривающий у перекрестка, напоминает кого-то знакомого. Все именно так, как было раньше.
Вот и мой дом. Там, на седьмом этаже, меня ожидает милый уголок, обжитая берлога, вонючая халупа, доставшаяся мне после развода с Аленой. Вбегая в подъезд, я еще раз взглянул на пустырь. Все на своем месте: сгоревшая будка, неряшливый штабель бетонных плит и пяток свай, торчащих из заполненного водой котлована.
Как только я вышел из лифта, на площадке приоткрылась соседняя дверь.
— Мишенька, это ты? Слышу — лифт едет, дай, думаю, посмотрю, уж не Миша ли…
— Да, Лидия Ивановна?
— Миша, я тут позавчера почту смотрела, так представляешь, мне по ошибке опустили письмо с твоим адресом. Уж не знаю, как можно перепутать «восемьдесят восемь» и «восемьдесят девять», совсем они, что ли, неграмотные? Вот раньше…
— Спасибо, Лидия Ивановна. Письмо у вас?
— Да, да.
Она погрузила руку в складки халата и протянула мне конверт.
— Я, конечно, не читала, как можно читать чужие письма? Даже не трогала, и мысли такой не возникало, а то ведь знаешь, как некоторые…
— Благодарю вас. — Мокрая одежда не располагала к беседе, и я поспешил укрыться в своей квартире.
Цепляясь локтями за все, что только можно, я разделся прямо в прихожей и босиком прошлепал на кухню. Усевшись на шаткую табуретку, внимательно прочитал свой адрес, затем надорвал конверт и достал из него потрепанную обертку от шоколадки «Сказка». На обратной стороне красивым вензелястым почерком было написано: «СОГЛАШАЙСЯ».
