— Да будут окна! — улыбнулся в ответ старик. — Бывают окна разные широкие, чистые, бывают маленькие, мутные, кривые. Каждый может сделать свое окно шире, чище. Может, наконец, рядом открыть еще одно и еще…
«Мы — окна», — пел Илья, возвращаясь. «Мы — окна!» — горланил он в ночной пустоте. «Да, но кто же все-таки выглядывает из нас в этот мир?» — бормотал он, засыпая.
Наутро Илья проснулся в отличном расположении духа. Выбежал в сад, со вкусом сделал зарядку, разрывая руками холодный прозрачный воздух и шумно дыша. Потом подошел к березе и по привычке долго смотрел на соседний дом. И вдруг понял — его тянет к старику.
Хорошо сидеть у него вечером и неспешно беседовать. Ах, как хорошо. Но удобно ли навязываться? И какой найти предлог? Не пригласить ли старика сделать ответный визит? Долг вежливости.
Утвердившись в этой мысли, Илья отправился после обеда к Александру Ардикеевичу. Но в тот день ему не везло. Проулки коварно петляли. Загадочного дома он не нашел. В сумерках вернувшись к себе, Илья долго глядел на темную дачу за гнилым забором и качал головой.
Допевал песню чайник на только что выключенной плитке.
Убаюкивающее тепло накатывало в спину. Илья записывал рассказ Александра Ардикеевича о том, как он собирал грибы в одной южной стране. В том вчерашнем рассказе неведомый лес выступал объемным, слоистым, красновато-серым. А здесь, на измаранной половине листа, проступало нечто жалкое и плоское. Ни одного точного слова. Корявые буквы отвратительны. «Я дико бездарен», — сонно думал Илья, опуская тяжелые веки. Чуть скрипнула дверь.
В сгустившемся воздухе поплыли голубовато-белые драконы и лилии. Пепельные волосы светло стекали, тонули в складках черного плаща. Она смотрела строго и просто. «Пишите», — сказала и села на стул, хромой древний стул с резной высокой спинкой. В напряженном взгляде Ильи светилось недоумение. Она кивнула. Он взял ручку и сразу понял, что пальцы его лишены ненужной и шаткой свободы. Мозг был ясен и пуст. Слова лились в него, рука бежала, под пером проступали летящие чистые строки. Илья уже знал, что пишет когда-то задуманную поэму о друзьях, верных спутниках университетских лет. Было время, они собирались, шумели, спорили.
В косноязычном юношеском бормотании проступала тоска по самопретворению, лезла жадная тяга к творчеству. Ныне они — творцы.
Их семеро. Физик, создавший новую систему растрового микроскопа. Биолог, который теоретически описал механизм сокращения мышц. Философ, бросивший интеллектуальную перчатку мировой энтропии. Журналист, опубликовавший блестящую серию статей о народных целителях. Художник, пишущий острые и точные портреты, гротескные, как у Модильяни. Инженер, награжденный медалью за придуманный им тепловизор. Музыкант, выборматывающий музыку вместе со стихами.
Да, это его друзья, голодные от молодости, возбужденные и счастливые. Они построили корабль, фрегат дружбы, в борта которого бьют бессильные волны. Куда плывут они под стон мачт?
Прям ли их путь? Один ли он для всех? Белый след бежит по густой воде. Светятся полулуния парусов. Задумчивы темные окна в деревянных бортах. Окна. Искание и бытие. Тяжелый, спокойный взор людей, понявших подлинность своей цели. Окна фрегата! Стих бьется, возвращается в старые переулки, любови, ошибки… Была ли тогда измена? Чьи шаги отзвучали за поворотом? Новая волна бьет в скулу судна, и брызги леденят кожу. Фрегат продолжает путь.
Илья не встречал друзей полгода. Он спрятался от них. Может быть, и надо было исчезнуть на время? Он так ясно слышит их голоса. Он видит, что шире и светлее открываются окна в корабельной обшивке.
Илья кончил писать. Поднял глаза. Она все так же спокойно сидела на стуле, сложив на коленях смуглые руки.
— Странно, — сказал Илья.
Ее губы едва улыбнулись.
— Я думал, ты исчезнешь.
— Я скоро уйду, — сказала она.
— Нет, я не хочу.
— Мне надо.
— Останься. Поговорим.
— О чем?
— Зачем ты мне диктовала? Я буду мучиться теперь, что все это написано не мной.
— Это написал ты.
— Послушай! — гневно сказал Илья. — То, что ты мне нашептала, прекрасно. Но я не могу выдавать это за свое.
— Это твое. Я только помогла перенести на бумагу, иначе утром ты бы все забыл. Это слишком глубоко в тебе, понимаешь? Ты не умеешь доставать.
— Не знаю, — сказал Илья, — может быть. Не знаю. Но зачем тебе это? Кто тебя прислал? Старик?
— Я сама. И он меня прислал.
— Зачем? Кто вы?
— Мойщики окон. Мы приходим к тем, кто нас ждет.
— Я ждал вас?
— Да, — сказала она.
— Откуда вы?
— Издалека. Хотя мы близко.
— Почему ваш дом полон звуков? Что за машины к вам приезжают?
— Там, с той стороны, город. Так уж стоит дом. Там всегда праздник. Музыка. Гости. Веселые, немного пьяные люди. Не думай об этом.
— Могу я посетить вас еще раз? Мне можно приходить к вам?
— Да, — ответила она после легкой паузы.
— Я хочу проделать ход в заборе. Мы ведь соседи.
— Сквозь забор нельзя, — сказала она быстро. — Только по улице.
— Почему?
— Так стоит дом. Нельзя через забор. Ты попадешь не туда.
— Теперь я знаю, как выглядит муза, — сказал Илья. — «Муза в уборе весны постучалась к поэту, сумраком ночи покрыта, шептала неясные речи…» Муза в осеннем венке, в пожарище листьев кленовых, в холоде дней уходящих, ночей, раздвигающих крылья… «Будешь навеки печален и юн, обрученный с богиней».
На этот раз она улыбнулась глазами.
— Мне не нужна муза, — сказал Илья, — мне нужна женщина из плоти и крови.
— Я знаю, — сказала она.
Стало совсем светло.
— Постой, — сказал Илья, когда она была в дверях, — скажи, там, на фрегате, должна была быть девушка. Такая смешливая. Разрушающая гармонию, создающая гармонию. Подруга, которая подругой быть не могла.
Она задумалась на секунду. Прикрыла глаза.
— Нет. Ее там не было.
— Странно, — сказал Илья. — Но погоди, еще вопрос. К великим вы тоже приходите? Неужто и гении пишут под диктовку?
— Мы приходим ко всем. Только не все нас замечают. А некоторые — так просто выгоняют.
— Ты придешь еще?
— Приду.
Белые лилии растаяли за дверью.
Илья проснулся в полдень. На столе — груда исписанных листов. Он не стал их читать. Боялся. Он томился до вечера. Она не пришла, и ночь была ужасна. Илья вздрагивал от каждого шороха. Выходил на крыльцо. Спускался в сад. Возвращался. Полночи простоял у березы. Чудились бубнящий голос и плач. Продрогнув, под утро он лег в постель. Во сне дважды приходил к нему старик Ардикеевич, говорил: «Я мойщик, я мойщик окон». И смотрел с укором. В четвертом часу дня, закутавшись в старую кофту, Илья отправился в гости. «Я найду этот дом, — бурчал он, углубляясь в коварные закоулки, — я вас найду…» Крошечный — Илье по пояс — морщинистый мужик в кепке с пуговкой стоял на дороге. «Маладой чек, — пропел мужик, — доски не нужны? Я досочек припас, доски-тес, железу оцинкованную…» Он заступил дорогу. Илья оттолкнул доброхота. «Младой чеэк…» — несся вслед слабый надтреснутый голос.
