— Как будет угодно, прекрасная синьорина, — тихо проговорил он. — Но имейте в виду, это еще не конец. Я чувствую, что не конец…
Она нагрянула домой, как вихрь. Ее отец, не отрываясь от газеты, буркнул «Добрый день» и смачно отхлебнул кофе. Мать выглянула из спальни, и ее единственным приветствием было взволнованное «Лючия, доченька!». На приставания младшей сестренки — ноль реакции. Девушка взбежала по лестнице и заперлась в верхней комнате. До самого ужина ее было не видно, не слышно.
— Приехала из монастыря, расстроенная, — причитала мать, разговаривая с соседкой по телефону. — Может, повздорила с кем? Я уж и не знаю, что думать! С нами-то ни словом не обмолвилась.
Сестра, недавняя именинница, болталась по коридору и назойливо канючила:
— Лючия, ну Лючия! Открой!
Какой-то предмет глухо ударился о дверь изнутри и с шелестом упал на паркет — сборник сочинений Родари.
Позже, ввечеру, отец робко постучался к ней в комнату, справившись, не нужно ли ей чего. Ответом было довольно-таки грубое «нет», и на этом диалог с родителями прервался.
Очень трудно поступать наперекор велениям сердца. Даже когда разум не дремлет, чувства восстают и прорываются наружу. Однако наша героиня сумела ослабить их натиск и на следующее утро являла собой образец кротости и послушания. Это утро ознаменовало для нее начало нового этапа — этапа жизни «без Арсена». Внезапное увлечение дочери естествознанием словно бы подхлестнуло родителей и погнало их в город за книгами, научными журналами и набором для юного натуралиста. В тот же день Лючии был предоставлен микроскоп со множеством разных колбочек, пинцетиков, стеклышек и другой мелкой утвари, к которой, впрочем, девушка скоро утратила интерес. Незаконченный гербарий так и остался пылиться у нее на полке, после того как она направила свои помыслы к астрономии и физике. С астрономией тоже не сложилось, и подзорная труба последней модели, за которую была уплачена немалая сумма, закатилась под кровать. Лючия металась от одного занятия к другому и не могла сосредоточиться ни на повторении нотной грамоты, ни на изучении иностранных языков. Иногда, изнывая от безделья, она садилась за старый, брюзжащий рояль и наигрывала дрянные мотивчики, не доставлявшие радости ни ей, ни ее близким. Потом вдруг, ни с того ни с сего, хлопала крышкой инструмента и уходила к себе.
Так длились ее серые будни, будни без просвета, хотя днями напролет на небе сияло летнее солнце. Но впустить это солнце в душу оказалось сложнее, чем в грязный барак с закопченным окном.
Когда в Сиене начались долгожданные скачки Палио, глава семейства Сафокло без промедления скомандовал «едем!» и, озаботив жену сбором провизии, отправился мыть машину. Лючия была против, невзирая на то, что ее одолевала хандра. А может быть, именно по этой причине. Зачем уезжать куда-то, тащиться за семь верст, только чтобы поглядеть на взмыленных лошадей, взметающих клубы пыли, да на красных от возбуждения, крикливых итальянцев, проматывающих состояние в погоне за выигрышем? Там будет грязь, вонь, давка… Не лучше ль отсидеться в родимом гнездышке, где всё так привычно и спокойно?
Мать невозмутимо выслушала доводы дочери и, не моргнув глазом, снарядила ее за покупками. «Слушайся отца и не вздумай перечить, — сказала она назидательным тоном. — Из-за тебя никто не станет нарушать семейные традиции».
Ах, эти традиции! Почему бы не пренебречь ими? Почему бы не взбунтоваться? У Лючии за плечами — крыльцо отчего дома, в кармане — набитый кошелек. И она будет набитой дурой, если не воспользуется ситуацией. Нужно лишь свернуть в другой переулок, пройти по мосту — и перед тобой расцветут бескрайние луга, а за ними — деревушка, где тебя вряд ли подумают искать. Лючия прибавила шагу, рассчитывая быть вне зоны доступа, когда ее хватятся. Поймала попутку да укатила за холмы…
Так и не выяснилось, что стало с ее семьей. Отец, мать, сестренка — они исчезли все трое, точно как стираются записи мелом со школьной доски. Восемь лет спустя она по-прежнему оплакивала родных и горько сожалела о своем безрассудном поступке, с каждым днем всё глубже увязая в тине уныния. Жила она теперь в многоэтажной новостройке, на окраине Флоренции. Соседние квартиры пустовали, как, впрочем, и ее собственная, поскольку ей приходилось день-деньской вкалывать на работе, хотя от продажи дома с синей крышей были выручены немалые деньги. Деньги… их всегда не хватает тому, кто видит в них смысл своего существования. Лючии они заменили и мать, и сестру, и отца. Выбей кто у нее из-под ног опору, именуемую капиталом, — и наступило бы опустошение. Она бы скрючилась засохшей смоковницей, не способной дать урожай.
Работа в туристической фирме не приносила большого дохода, зато задерживала Лючию допоздна. Она бы и ночевала прямо там, на месте, лишь бы только не возвращаться в необитаемую квартиру, где из растений был единственный фикус, да и тот завял. Некоторые из коллег жалели бедняжку, некоторые держались высокомерно, и едва ли ей удалось завести с кем-нибудь из них близкое знакомство.
Бывали вечера, одинокие, дождливые вечера, когда на нее нет-нет, да и накатывали воспоминания, и тогда ей ярко представлялась картина из прошлого, обрамленная солнечным нимбом да луговыми цветами. Радужная картина, где Лючия пока беззаботна, где она на пороге страшной утраты, вывернувшей ее жизнь наизнанку. Она видела себя красивой молодой девушкой, пышущей здоровьем и энтузиазмом. Эта девушка бродила по долине, усеянной ромашками, гвоздиками, первоцветами, и не подозревала, какое горе ее ждет. Она покинула душный, жаркий пригород и свою «невыносимую» жизнь в родительском доме, ставшую по-настоящему невыносимой гораздо позднее. Создавалось ощущение, будто она одна на этой бескрайней равнине, одна в целом свете, и это успокаивало, принося волшебную безмятежность.
Безмятежность после волнений. В тот день Лючия ускользнула из местной гостиницы, вконец пресытившись речами странного синьора, который донимал ее своим предложением руки и сердца вот уже двое суток кряду. Не сказать, чтобы она не была польщена, но ее терпение лопнуло, когда навязчивый итальянец принялся расписывать все прелести их «будущей» совместной жизни.
— Я украшу тебя золотыми ожерельями, подарю роскошные платья, — шептал он, перегнувшись через столик уличного кафе. — А мой особняк у моря может поспорить по убранству с самим Букингемским дворцом.
Он нес еще много всякого вздора, тараторил без умолку, точно заведенный. Воображал, наверное, что многословием сумеет уломать Лючию. А та без труда положила конец всей его болтовне.
— Кому по нраву такая жизнь?! — воскликнула она, вставая с табурета. — Я не желаю быть птицей в золоченой клетке!
— Как? Ты не хочешь счастья? — изумился незнакомец.
— Да известно ли вам, что такое счастье?! — оставив незадачливого кавалера раздумывать над этим вопросом, Лючия стремительно вышла из кафе и уже через четверть часа рвала на лугу васильки.
«А ведь действительно, в чем заключается счастье? — думала она, овеваемая теплым ветром. — В созерцании уплывающих за горизонт облаков? Или, может, в прикосновении воздушных потоков к разгоряченной коже? В дыхании земли, глядящей ввысь васильковыми глазами? Это свобода, парение, оторванность от суеты… Но люди настолько погрязли в стереотипах, что им уже не под силу ощутить истинный вкус свободы».
Тогда ей вновь захотелось взлететь, да только Арсена не было рядом…
Воспоминания за чашкой остывшего эспрессо в унылой, мрачной кухне не возрождали в ней тяги к жизни, но лишь больше повергали в отчаянье. За окном моросил дождь, а на душе скреблись кошки. И не было просвета в томительном однообразии. Мысли ее иной раз обращались к Сифо. Как она там, на холодной планете Сильфора? Наверное, изгнаннице так же одиноко, как и ей, Лючии. Наверное, ее так же некому утешить, согреть добрым словом, расколоть скорлупу порока животворным лучом. Сколько еще продлится это бездарное прозябание? Сколько еще?..
Это случилось тремя днями позднее, когда Лючия была на кухне. В то утро нож не исчезал со стола, хотя она убирала его в ящик раз пять. Ни дать ни взять, голографическое изображение, которое к тому же можно и осязать.
— Спокойно, подруга. У тебя просто временное расстройство сознания. Скоро пройдет, — сказала она себе. — Либо ты имеешь дело с паранормальным явлением. Ведь на свете есть много необъяснимых вещей… Например, летающие тарелки. Или взять хотя бы сбой в компьютере. Порой он выходит из строя без всякой на то причины… Ma, numi del firmamento[5], я ведь не в компьютере живу, а в квартире!! В конце концов, может, плюнуть на всё и оставить нож там, где ему «нравится» быть?
