этих комнат. Придется подождать.
И я чертыхался долго и громко, на разных языках, в храме Маланна, несомненно, оскорбляя тем самым его слух.
Он не счел нужным сразить меня на месте. Я решил, что на сегодня хватит, и завалился спать.
Я, должно быть, проспал несколько часов, когда Бракса вошла в мою комнату с крошечным светильником в руках. Я проснулся от того, что она дергала меня за рукав пижамы.
Я сказал:
— Привет.
А что еще я мог сказать?
— Я пришла, — сказала она, — чтобы услышать стихотворение.
— Какое стихотворение?
— Ваше.
— А-а.
Я зевнул, сел и сказал то, что люди обычно говорят, когда их будят среди ночи и просят почитать стихи.
— Очень мило с вашей стороны, но вам не кажется, что сейчас не самое удобное время?
— Да нет, не беспокойтесь, мне удобно, — сказала она.
Когда-нибудь я напишу статью для журнала „Семантика” под названием „Интонация: недостаточное средство для передачи иронии”.
Но я все равно уже проснулся, так что пришлось взяться за халат.
— Что это за животное? — спросила она, показывая на шелкового дракона у меня на отвороте.
— Мифическое, — ответил я. — А теперь, послушай, уже поздно, я устал. У меня утром много дел. И М’Квийе может просто неправильно понять, если узнает, что ты была здесь.
— Неправильно понять?
— Черт возьми, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду!
Мне впервые представилась возможность выругаться по-марсиански, но пользы это не принесло.
— Нет, — сказала она, — не понимаю.
Вид у нее был испуганный, как у щенка, которого отругали неизвестно за что.
— Ну-ну, я не хотел тебя обидеть. Понимаешь, на моей планете существуют определенные... э-э... правила относительно лиц разного пола, оставшихся наедине в спальне, и не связанных узами брака... э-э... я имею в виду... ну, ты понимаешь, о чем я говорю.
— Нет.
Ее глаза были как нефрит.
— Ну, это вроде... Ну, это секс, вот что это такое.
Словно две зеленые лампочки зажглись в ее глазах.
— A-а, вы имеете в виду — делать детей?!
— Да. Точно. Именно так.
Она засмеялась. Я впервые услышал смех в Тиреллиане. Звучал он так, будто скрипач водит смычком пр струнам короткими легкими ударами. Впечатление не особенно приятное, хотя бы потому, что смеялась она слишком долго.
Отсмеявшись, она пересела поближе.
— Теперь я поняла, — сказала она, — у нас раньше тоже были такие правила. Пол-Процесса тому назад, когда я была еще маленькая, у нас были такие правила. Но... -казалось, она вот-вот опять рассмеется, — теперь в них нет необходимости.
Мои мысли неслись как магнитофонная лента при перемотке.
Пол-Процесса! Пол-Процесса-Процесса-Процесса! Да! Нет! Пол-Процесса — это примерно двести сорок три года!
Достаточно времени, чтобы выучить 2224 танца Локара.
Достаточно времени, чтобы состариться, если ты человек. Я имею в виду — землянин.
Я посмотрел на нее: бледную, как белая королева в наборе шахмат из слоновой кости.
Бьюсь об заклад, она была человеком — живым, нормальным, здоровым. Голову дам на отсечение — женщина, мое тело...
Но если ей два с половиной столетия, то М’Квийе тогда и вовсе бабушка Мафусаила. Мне было приятно вспомнить их многочисленные комплименты моим лингвистическим и поэтическим способностям. О, эти высшие существа!
Но что она подразумевала под „теперь в них нет необходимости”? Откуда эта истерика? Что означают эти странные взгляды М’Квийе?
Я почувствовал, что приблизился к чему-то важному, не считая, конечно, красивой девушки.
— А скажи-ка, — начал я небрежно, — это как-нибудь связано с „чумой, которая не убивает”, о^которой писал Тамур?
— Да, — ответила она. — Дети, родившиеся после Дождей, не могут иметь своих детей, а у мужчин...
— Что у мужчин? — я наклонился вперед, включив память на „запись”.
— А у мужчин нет возможности их делать.
Я так и отвалился на спинку кровати. Расовое бесплодие, мужская импотенция вслед за небывалым явлением природы. Может быть, когда-то в их жилую атмосферу бог знает откуда проникло радиоактивное облако? Проникло задолго до того, как Скиапарелли увидел каналы, мифические, как и мой дракон; задолго до того, как эти „каналы” послужили причиной правильных выводов на основе неверных данных. Жила ли ты тогда, Бракса, танцевала ли, уже в материнской утробе обреченная на бесплодие?
Я достал сигарету. Хорошо, что я догадался захватить с собой пепельницу. Табачной индустрии на Марсе никогда не было. Как и выпивки. Аскеты, которых я встречал в Индии, по сравнению с марсианами просто Дионисы.
— Что это за огненная трубочка?
— Сигарета. Хочешь?
— Да, пожалуйста.
Она села рядом со мной, и я дал ей закурить.
— От нее щиплет в носу.
-Это ничего. Вдохни поглубже, задержи дыхание, а потом выдохни.
Прошла минута.
— О-о, — сказала она.
Пауза, затем:
— Они священные?
— Нет, это никотин, — ответил я, — эрзац божественности.
Снова пауза.
— Только, пожалуйста, не проси меня перевести „эрзац”.
— Не буду. Я порой испытываю то же самое, когда танцую.
— Это скоро пройдет.
— Теперь прочитайте свое стихотворение.
У меня родилась идея.
— Подожди-ка минутку, — сказал
